Крестики-Нолики

– Хорошо. Ладно, мы НЕ ограничились спиртом, – она намочила в ведре с водой носовой платок и, со стоном задрав башку, прилепила его себе на лоб. – Блин, Ковальчик. Лучше бы мы им ограничились.

– Потом ты сказала, что у тебя есть промедол, так? – беспощадно продолжила я.

– Так, – нехотя согласилась она.

– Так я предупреждала, что спирт не стоит мешать с этой дрянью, или нет? – нежно пропела я, изображая Берц, когда она начинает эту свою телегу про… а, не важно.

Наступила тишина. Пацан из автороты переводил взгляд с меня на Джонсон, от любопытства приоткрыв рот.

– Пасть закрой, ворона влетит, – сказала ему Джонсон и тут же разъярилась: – Чего сидим? Корнеплод в зубы – и погнал.

Пацан послушно зашуршал дальше.

– Значит, это был развод, да? – грозно спросила она меня.

– Какой развод? – я сделала вид, что в данный момент жизни картошка интересует меня больше всего на свете.

– Из серии "сам дурак", да? – уточнила она и так махнула ножом, что он чуть не улетел в сторону. – Обязательно надо было выставить меня придурком. Хорошо, ладно, я сам дурак.

– Не переживай. Как видишь, не ты одна, – утешила я. – Но ведь я предупреждала?

– Ну, вроде, – нехотя согласилась она.

– Ничего себе "вроде"! – возмутилась я.

– Слушай, Ковальчик, давай я тебе лучше спляшу? – предложила она, окончательно забивая на корнеплоды.

– А ты умеешь? – поразилась я.

– Что ещё тебе сказать, кроме этого самого "вроде"? Если весь вчерашний вечер я помню, типа, знаешь, когда приходишь в киношку, а чувак, который сидит в этой будочке, спьяну покоцал плёнку, и ты один кадр видишь, а девять из десяти пустые?

– Тогда и впрямь лучше спляши, – строго сказала я. – Может, хотя бы тогда ты перестанешь выглядеть, как унылое говно.

– Иди к чёрту, – обиделась она, заново намачивая носовой платок.

– Значит, просто захлопнись. Я предупреждала про коктейль, – я уже устала препираться.

– А почему я тебя не послушала? – сумрачно поинтересовалась Джонсон.

– Может, тебе ещё клизму перед сном поставить? – раздражённо спросила я. – Давай, Джонсон, я умею – только извини, если у тебя польётся из ушей.

Раздался звук, будто кого-то шлёпнули по голому заду. У окна в столовку, навалившись на кафельный подоконник и кокетливо оттопырив филейную часть, стоял какой-то крендель, с сержантскими нашивками и круглой, как блин, рожей.

– Ага, – наконец, сказал он, констатируя факт, и оглядел нас с ног до головы.

Пацан-водила втянул голову в плечи и быстрее заработал ножом.

– Надо чего? – спросила я – просто так. Сейчас мне было ровным счётом наплевать на всё, кроме своей головы, которая гудела, словно меня засунули внутрь барабана.

– Что, не тому мозги вышибли, снайперы? – с неприязнью сказал сержант и щёлкнул пальцами.

– Да где уж нам уж. Мы же типа бонус. Хотишь – мозги по стене размажем, хотишь – картошечки сварганим, – сказала я.

– Никак вообще не вышибли? – подколол он.

– Варежку закрой, Соколиный Глаз. А то тебе сейчас точно вышибу, – вдогонку посоветовала грубая Джонсон.

– Слышь, расстрельщики! – не унимался он. – Мы тут от вашей стряпни все не попередохнем, как тараканы? А?

– Готовься. Ты первый, – пообещала я, а Джонсон размахнулась и метнула недочищенную картошку. Та с противным шлепком шмякнулась о стену над сержантской башкой. Башка тут же исчезла. Картошка отскочила и сиротливо валялась на кафельном полу. На стене остался мокрый отпечаток. Мне представилась, какой он склизкий, – и меня, конечно, тут же затошнило. Жизнь продолжалась, мать её. Только это была жизнь на следующий день после алкоголя пополам с промедолом, и потом после всего того, что случается, когда напринимаешься какой-нибудь шняги. Мне хотелось просто лечь и умереть.

– Слышь, залётчики, – я чуть было снова здорово не встала на рога, но это оказался всего лишь повар. – Давай, шевелись. Обед скоро.

– Мать твою, ещё один мастак под жопу коленкой подгонять, – проворчала я.

Парень-авторотчик уныло посмотрел на меня и предпочёл промолчать.

– Только трындеть и горазды, – Джонсон была солидарна. – Ну, что – поднажали, что ли?

– Да было б чем! – в сердцах сказала я.

Руки были скользкие, на указательном пальце краснела новорожденная мозоль. В башку заколотили ещё сильнее. Я попробовала слегонца править нож об железную кромку кастрюли с водой – но раздался такой звук, что у меня мигом свело зубы. Видимо, стать острее ножу было не суждено. Только не сегодня. Может быть, когда-нибудь придёт великий волшебник с точильным, мать его, камнем, и вот тогда…

– Ковальчик! – раздалось прямо над ухом.

– А? – сказала я.

– На, – хмуро передразнила Джонсон. – Проснись уже, спать тогда надо было. А не дятлов по лесам пугать.

Я проснулась, и мы поднажали.

Это точно. Надо было спать тогда. Потому что сон – это большая бездонная яма, где нет ничего – ни памяти, ни боли, ни злости.

Надо было засыпать, глядя на пустые койки тех, кто остался недалеко от чёрных заборов, похожих на решето. Заборы лежали на земле, и через дырки от пуль уже высовывались травинки.