Крестики-Нолики

– Не знаю. Но я не должен… трусить. И помнить это всё – тоже не должен. Нельзя помнить… такую свою работу. Иначе сойдёшь с ума.

– А ты помнишь, – звучит, как приговор.

– Госпожа доктор… – единственная свеча отражается в его глазах двумя крошечными искрами. Веки припухли, и кажется, что он плачет – лихорадка ещё не прошла, она припечатывает его к кровати, размазывая податливое тело по простыне. Обессиленные пальцы перебирают ткань тонкого покрывала. – Госпожа доктор?… Вы не уйдёте?

– Нет, – решительно говорит она. Нет. Уже не ушла бы. Никогда. Даже если бы не было штрих-кода с шестёрками, и двух фотографий, в профиль и анфас, прикреплённых к тонкой папочке в особом отделе.

– Как вас зовут? – этот вопрос наверняка нельзя задавать, и потому говорит он еле слышным шёпотом, похожим на шелест листьев. Листьев акации под окном.

И почему-то именно в этот момент непрекращающийся гул голосов в лазарете, похожий на прибой, смолкает – как будто все до единого слышали вопрос и тоже хотят узнать ответ – сквозь дымку бреда, сквозь пелену боли, сквозь мрак беспамятства. И сквозь завесу сигаретного дыма с запахом вишни. Две крошечные точки в глазах лейтенанта Берц – отражение пламени свечи – или огненных трассеров пуль? Или это только так кажется? Она разгоняет дым рукой – и почему-то молчит. Ведь никаких имён, или нет? Эти две крошечные точки в её глазах. А какого цвета – Адели не разобрать. Далеко.

Цел старый маяк, хотя она по-прежнему не умеет плавать, это правда. Но теперь она научится. Только вот стёкла-линзы вылетели к чёртовой матери, и перебита вся посуда. Но если есть хранитель, то будет жить и маяк – пусть без стёкол, открытый всем ветрам и ледяному северному шторму, несущему снег вместе с чёрной волной урагана.

Свеча потрескивает, и капля воска срывается и падает на стол, застывая крошечным кружочком. Игры на полосе, которая теперь перестала быть нейтральной. Крестики-нолики. Тишина и тяжёлый запах крови, немытого тела и дезинфекции. Бьётся снаружи сырой промозглый ветер, бросая в оконные стёкла пригоршни дождя, смешанного с лепестками отцветающей черешни.

– Ад, – говорит она. – Доктор Ад.

Глава 11

Не прошло и недели, как в моей жизни на самом деле появился финт с молитвенником, о котором я так неосмотрительно поведала Адели.

Можно было пытать меня сколько угодно, можно было посадить меня на электрический стул или в клетку с тиграми, – но я всё равно не сказала бы, каким образом Адель развела меня на такую лажу, и – самое главное – зачем всё это нужно.

Потому что попросту не знала сама.

Я перестала ломать голову над этими новшествами, и теперь мою жизнь разнообразили посещения кафедрального собора, где по воскресеньям меня ожидал маленький коричневый молитвенник с вложенной запиской.

В первый раз я неслась туда, как будто следом за мной гналась стая бешеных собак. Когда я вихрем домчалась до церковных ворот, от меня валил пар. Не знаю, что я ожидала там увидеть: признание в страшном преступлении или пронзённое стрелой сердечко. Сопя на весь собор, я вынула записку.

Там было всего два слова: "Доброй ночи".

Я мысленно застонала и насилу удержалась, чтобы не шваркнуть всё это хозяйство об стену.

Да уж. Верно, это и впрямь было до ужаса романтично.

Не знаю, что поразило меня больше – отсутствие сердечка, или присутствие какой-то полной шняги, которая, тем не менее, была мне за каким-то хреном нужна.

Я иногда пыталась тормознуть и не тащиться к чёрту на рога из-за пары слов, в которых не было ровно никакого смысла. Точнее, не было ничего такого уж особенного. И в который раз всё-таки тащилась…

Хотя бы по той простой причине, что мы не могли миновать КПП, демонстративно держась за руки – и не рискуя при этом по возвращении не нарваться на конец истории.

Конечно, этот конец маячил где-то там, впереди, но мы были не такими остолопами, чтобы своими руками разбить мир под названием "сегодня", похожий на хрустальный шар, с тополиной метелью вместо снега, поскрипыванием флюгеров над шпилями и днями, похожими на наполненные солнцем капли янтаря.

Если Адель не оставляла записку в соборе, значит, записка была в дырке в стене.

Я не задала ни единого вопроса – потому что мне по какой-то неведомой причине становилось тепло, когда я видела эти её фиолетовые каракульки.

На листочке в клеточку, заложенном меж страниц с красным обрезом маленького молитвенника, который никто и не думал позаимствовать…

День начался с "доброго утра", которое добросовестно передала мне дырка в стене.

Сразу после построения я бодро затопала в сторону госпиталя: Берц всё ещё пребывала в горизонтальном положении, а мы были, как взбесившиеся школьники, у которых неожиданно заболел строгий учитель.

Нет, ребята, даже не спрашивайте, почему Адель не говорила мне лично все эти "доброе утро" и "доброй ночи". Подозреваю, что прямо-таки из воздуха всё же материализовалось правило номер чёрт-его-знает-какое-по-счёту. Но с этой вереницей правил я уже ничего не могла поделать – они нагло врывались в мою жизнь и вели себя так, будто тусовались тут всегда.