Крестоносец

Время шло. До меня доносились молитвенное пение, голос Ричарда, ответные речения епископов. Слов я разобрать не мог и радовался этому. Что бы ни сказал король, оно останется между ним и Богом. Церковники — всего лишь повозка, доставляющая нас к божественному. Помощь в возвращении на праведный путь.

Совесть не давала мне покоя. Мне тоже следовало быть там, лежать нагим на полу и молить о прощении. Снова и снова видел я перед собой испуганное лицо Генри, слышал просьбу смилостивиться. Но ничто не остановило мой нож, полоснувший его по горлу. Я почти явственно ощущал на коже его горячую кровь, хорошо слышал глухой стук, с каким тело упало на пол.

Будто в полусне, я наблюдал за тем, как де Бетюн открывает дверь и епископы выходят один за другим. Я заморгал и вернулся в коридор. Появился король; он шел рядом с архиепископом Жераром и вел с ним беседу. Ричард держался уверенно, оживленно двигал руками — он снова стал самим собой. Я порадовался за него.

— Все хорошо, сэр Руфус?

Голос архиепископа Вальтера прозвучал почти у самого моего уха.

Я подпрыгнул. Вальтер смотрел на меня добрыми глазами.

— Ну… ну да, ваше преосвященство, — промямлил я, разволновавшись.

— Ты бледен как саван. — Взгляд его впился в меня. Понизив голос, он продолжил: — Возможно, что-то гнетет твою совесть?

Обезоруженный его проницательностью, я кивнул.

— Когда ты в последний раз исповедовался?

Мне не хватило духу соврать.

— Полтора года назад, ваше преосвященство. А может, и больше.

Тихий вздох.

— Войди в часовню, если ты не против.

Отказать архиепископу было не проще, чем самому королю. Короткий путь к алтарю показался мне тягостным, как дорога на эшафот. Во рту пересохло, сердце стучало.

Вальтер повернулся ко мне:

— На колени.

Я повиновался и склонил голову.

— Благословите меня, отче, ибо я согрешил, — прошептал я. Слова полились сами. — Много месяцев минуло с последней моей исповеди.

— В каких грехах ты хочешь исповедаться, сын мой?

Я стоял на краю пропасти, но даже в этот миг не решался сознаться в своем преступлении.

Вальтер был хитер. Он ничего не говорил; безмолвие становилось гнетущим.

— Я лгал.

Далее я перечислил несколько простительных грехов, как делают юноши.

— Есть что-нибудь еще? — спросил прелат, когда я закончил.

Я замялся.

— Ваше преосвященство, никто не узнает о том, что я вам расскажу?

— Только Господь.

Гнет вины стал непосильным.

— Я убил человека, — прошептал я.

— Убил? — Вальтер не мог скрыть потрясения. — В бою?

— Умышленно.

Мне хотелось все объяснить, но язык прилип к нёбу. Да и дело было не в причинах моих неправедных поступков, но в самом деянии.

— И ты раскаиваешься в этом смертном грехе?

Понимая, что заминка будет истолкована как неискренность, и не желая долее истязать свою совесть, я ответил твердо:

— Всем сердцем раскаиваюсь.

Тишина. Он не верит мне, подумал я в ужасе.

Казалось, прошла вечность. Наконец Вальтер заговорил:

— Епитимья будет такой. Раз в год, до самой смерти, ты будешь заказывать мессу за помин души покойника. А также продолжишь быть храбрым воином на службе Кресту. Ты не пожалеешь никаких сил, не отступишь ни перед чем, даже ценой собственной жизни.

— Клянусь все исполнить, — сказал я совершенно искренне.

Вальтер выглядел удовлетворенным.

— Dominus noster Jesus Christus te absolvat, — произнес он нараспев, потом еще что-то. И вот пришел черед знакомой фразы: — Ego te absolvo a peccatis tuis in nomine Patris, et Filii et Spiritus Sancti. Amen[13].

— Аминь.

Я понял только последние слова: «…отпускаю грехи твои во имя Отца, Сына и Святого Духа», но они бальзамом пролились на мою истерзанную душу. Я осел, плечи мои опустились. На глазах выступили слезы облегчения.

— Встань, сын мой, — сказал Вальтер.

Я поднялся, нетвердо держась на ногах.

Архиепископ улыбнулся мне тонкими губами:

— Ты прощен, сын мой, но Господь взирает на тебя.

— Ваше преосвященство… — начал я и замер в нерешительности.

— Он многого ожидает от тебя в Святой земле. Он желает, чтобы ты был там, где больше всего врагов, где опасность ближе всего.

— Да, ваше преосвященство.

Это можно исполнить, решил я. Война и битва — то, что мне знакомо. Через них я получу избавление от Господа. А если на этом пути меня ждет смерть, быть по сему.

Радужное видение будущего омрачала неприятная мысль. Как бы я ни пытался доказывать себе противоположное, я не раскаялся полностью. Оставить Генри в живых означало, что мое место при дворе и дружба с королем будут подвергаться постоянной угрозе. На эти жертвы я не готов был пойти тогда, да и теперь, в минуту исповеди.

Я сожалел о смерти Генри. Я исповедался, говорил я себе, и получил отпущение. Я понесу свою епитимью в Утремере, заплатив кровью. Этого хватит сполна.

Такими были мои надежды.

Прошло два месяца. Год от Рождества Господа нашего 1190-й сменился годом 1191-м. Бремя вины не ушло, но уменьшилось. Днем снова стало можно жить, а ночью — спать. Совесть время от времени колола меня, но когда такое случалось, я говорил себе, что смою свои грехи сарацинской кровью. Я вознесу молитву у Гроба Господня в Иерусалиме, святейшем месте земли, и получу прощение.