Крик родившихся завтра

На экране всё, как у нас. Красавица старшая сестра и младшая дурнушка. Блондинка и брюнетка. Одна умная, другая не очень. Одна талантливая, другая бездарна. И тут к ним в дом попадает молодой человек, из-за чего всё начинается. Старшая, которую играет артистка Доронина, трудится днем и ночью над важным научным проектом. Белый халат ей идет. Серьезная девушка. Очень серьезная. А вторая – огневушка-поскакушка. Порхает туда, порхает сюда, на заводе ей не нравится, бороться за звание коллектива коммунистического труда не хочется. Даже в школьном сочинении написала, что желает быть женщиной. Этот эпизод в школе мне понравился, даже Надежду ущипнула – в точь как у нас. Вот поскакушка находит себе молодого человека под стать – в кафе джаз играет на саксофоне. Обе сестры пришли туда послушать стихи, а молодой человек как увидел Доронину, так и влюбился не на жизнь, а на смерть. Тут, естественно, домашние скандалы пошли, младшая старшую обвиняет, а потом:

– С каких пор фильмы до шестнадцати лет по телевизору показывают? – Папаня стоит. – Может, вам еще «А если это любовь?» показать?

А что мы? Мы ничего. Надежда в пол смотрит, я молчу. Ладно Маманя не поймала, она бы такую лекцию прочитала, что мы еще дети, что нам еще рано чтобы не было поздно, потому как поздно – это не рано, зато вот рано уже и означает поздно. Короче говоря, мы о таких вещах и думать не моги. Так только Маманя может. Вызывать головную боль, после которой ничего не остается, как идти в постель и ничего не думать.

Но Папаня просто прогнать нас не может. Он переключает каналы, задерживаясь на каждом ровно столько, чтобы оценить – насколько он подходит тем, кому нет шестнадцати, но ничего интересного для нас не находит. Надежда встает и идет наверх. Я за ней.

– Постой, Надежда, – говорит Папаня. – Ты сегодня очень хорошо поработала.

Это он о домашней работе. Вера, значит, писала, а лавры – Надежде.

– Я там кое-что не понял, – говорит Папаня, а в голосе – виноватые нотки. – Ты не сможешь более подробно расписать? – достает из кармана листы, мною исписанные, и протягивает. – Каждый этап. Каждый шаг.

Надежда, добрая душа, вместо того, чтобы задрать нос и презрительно фыркнуть, как сделала бы я, протягивает руку и принимает рукопись. Но поступает мудро – сует ее под мышку, даже не посмотрев. Наш ответ Чемберлену – может, распишем, а может, и нет. Спроси кто меня, я бы посоветовала катиться колбаской по Малой Спасской. Детям до шестнадцати такую муть решать не положено. Еще не так поймем. Но если честно… Я ведь знаю, как оно будет. И никогда не смогу отказаться.

А с кухни вдруг доносится грохот и голос Мамани:

– Кто согласился поселить в доме кошку?!

8

Надежда спит. Отключилась как приемник. Ночнушка так и осталась висеть на стуле. Мне, как всегда, не спится. Но я не жалуюсь. Ночью начинается самое интересное. Ночной шепот. Я это так называю. Осторожно открываю дверь и подхожу к комнате старшей сестры. Ничего не изменилось – заперта. Только уголок записки снизу торчит. Достаю и разворачиваю: «Нам надо поговорить. Очень серьезно. Мама». И мне надо поговорить. Очень серьезно. Сестренка, где же ты? Рву записку Мамани. Как она не понимает? После таких посланий под дверью она не только разговаривать, домой приходить перестанет. Глупые, глупые взрослые. Ничего вы не понимаете. И никого. Ни до шестнадцати, ни после.

Чу! Хлопнула входная дверь. Не со стороны мастерской, а дома. Тяжелые шаги. Шаркающие. Не сестра. Дедуня. Значит, теперь все в сборе. Можно красться по темному дому к светлой полоске, вырезающей дверь кухни из черноты. Можно даже не заглядывать. У всех определенные места. Во главе стола – Дедуня, похожий на покосившуюся башню. В последнее время он сильно сдал, как говорит Маманя, которая расположилась по левую руку, а Папаня, возражающий, что старикан еще их переживет, – по правую. Дядюн единственное свободное место не занимает. Он стоит, опершись задом на белый шкафчик с посудой. Вся семейка в сборе. Кроме нас с Надеждой. И сестры. Но нас – не в счет.

– Она спит? – традиционно спрашивает Папаня.

– Она спит, – так же традиционно отвечает Маманя.

Это про Надежду. Больше ни о ком они не говорят. Но я не в обиде. Минуй нас пуще всех печалей родительский гнев и родительская любовь.

– Когда ты ее заставишь спать хотя бы в ночной рубашке? – Папаня закуривает. Дедуня недовольно ворчит.

– Девушки в этом возрасте по-особому относятся к своему телу, – говорит Маманя.

– Это ты как медсестра говоришь или как бывшая девушка? – интересуется Дядюн.

– Может, она еще и мастурбирует, а мы не знаем? – Папаня, как всегда, не в курсе событий.

Зажимаю рот, чтобы не прыснуть.

– Вы, мужчины, вообще ничего не знаете о женщинах, – говорит Маманя.

Тот редкий случай, когда она права.

Глухой шлепок.

– Отчет, – скрипит Дедуня, – полюбопытствуй.

– Что-нибудь интересненькое? – Папаня.

– Вас в школу вызывают, – отвечает Дедуня. – Одиннадцатая страница. Инцидент в туалете для девочек. Надежда, Огнивенко и Иванна.

– Какая еще Иванна? – Маманя.

– К вам в класс поступила новенькая.