Крик в ночи (СИ)

…На следующее утро все столичные газеты пестрели замысловатой вязью арабского шрифта, возвестив о восхождении доселе невиданного светила на эстрадном небосклоне Эр-Рияда. Критики, захлебываясь от восторженных чувств, на все лады превозносили виртуозное владение инструментом, отточенное мастерство и очаровательную непринужденность исполнения, ну и, естественно, свое, самобытное прочтение певицей темы луны, фонтана и обездоленного карманщика. Чертовски трогательно!

Второе представление с не менее грандиозным успехом на едином дыхании прошло под сводами ресторана отеля «Бедуин». За ним последовало третье, четвертое, седьмое, двенадцатое… В гримуборной Онанги уже не хватало места для сундуков, куда тот складывал валютные и ювелирные поступления в фонд развития песенного жанра полуострова Кактусячий. Филдс недоумевал: почему никто не бьет тревогу по поводу красной опасности? Ведь одно только упоминание Тулы, Саратова и Филатова, не говоря уж об Одессе, последнего дурака наведет на мысль, что дело здесь нечисто, что длинная рука Москвы крепко вцепилась в культурную жизнь Саудовской Аравии, вцепилась и не думает отпускать.

Конечно, куда приятней купаться в лучах славы, нежели барахтаться в сомнительных авантюрах! Онанга, кстати говоря, в обход Филдса телеграфировал в лондонский музей восковых фигур мадам Тюссо с просьбой увековечить в воске свой образ; в ответной телеграмме мадам Тюссо в самых лестных выражениях расписывалась в своем восхищении непревзойденным нахальством Онанги.

Тем не менее расчет Джона Филдса оказался верным. После одного из представлений к ним в гримуборную нагрянула жандармерия.

— Я уполномочен произвести тщательный обыск на предмет кое-чего, что может вызвать, как вы уже догадались, подозрение.

— Вы не имеете права врываться в закулисную жизнь творческого индивида! — взбеленился Онанга. — Вон из гримуборной честной туземки!

— Что там долдонит эта папуаска насчет честности? — спросил жандарм подопечного. — Начхать я хотел на ее глупые доводы. Обыскать!

В жизни Онанги Мананги это были самые мучительные, унизительные минуты. Мучительные потому, что невозможно было смотреть, как саудовские держиморды рассовывали по своим карманам деньги и драгоценности, заработанные исправным трудом голосовых связок. Унизительные оттого, что он впервые, причем на собственной шкуре, ощутил явную взаимосвязь искусства и политики.

— Верни сокровища, мародер! — завопил Онанга.

— Твое сокровище — твой голос, — ответил жандарм, — Но если ты и дальше не перестанешь орать, я лишу тебя козлетонистого сокровища.

Их бросили в полицейский фургон и повезли.

— Что-то теперь с нами будет, экселенс?

Филдс ответил не сразу:

— Что бы с нами ни случилось, гастроли прошли на высшем уровне, и теперь, по закону этой страны, мы заслужили достойный отдых на том свете.

— Что вы под этим подразумеваете?

— Смерть через потерю способности мыслить большими категориями.

— Это… как?

— Когда человеку снимают голову, он уже не способен мыслить большими категориями, мой друг.

— А я и с головой не способен! — вскричал Онанга Мананга. — Выходит, есть возможность остаться невредимым?!

Им завязали глаза и куда-то затолкали. По запаху плесени Филдс догадался, что они в подземелье. Откуда-то доносились звуки концертного рояля.

— Околоток с музыкальным уклоном, — шепнул Филдс Онанге.

Лязгнул металлический засов. Их усадили и сорвали повязки. Первое, что бросилось в глаза, — огромное чучело варана и (неизменный атрибут доверительного диалога) капустный тесак.

— Итак! — рявкнул жандарм, страшно сверкая очами. — Будем зарываться в пустынный песок, удирать от вопросов, как тушканы, хорониться в жалкой тени саксаула?

Жандарм забарабанил пальцами по чучелу варана, метнув взгляд на капустный тесак.

— Простите, любезнейший, — не выдержал Филдс, — вам раньше не приходилось встречаться с инспектором Воробьевым?

— Как тут насчет больших категорий? — вмешался Онанга. — Сразу хочу предупредить, что у меня их нет и в помине.

Всем троим пришлось замолчать — звуки концертного рояля неистово загромыхали по околотку.

— «Вальпургиева ночь», — заметил Филдс. — Особенно хорошо вот это место: ря-ря-ря-бам! ти-ти-ти-блям!

— Я вам устрою такую пургенову ночь — век помнить будете! — рыкнул жандарм, пряча тесак и чучело варана в шкаф. — Увести заключенных!

Да, во многих отношениях это был необычный полицейский участок. Жандарм оказался своим человеком, работавшим на ЦРУ, Интеллидженс сервис и «Моссад». Он подхалтуривал в соседнем околотке, где инструктировал китайских революционеров, был общительным парнем, но… строго соблюдал полицейский Устав Саудовской Аравии: «Кто попал в темницу, пускай себе сидит и не рыпается, и да хранит его Аллах!»