Крик в ночи (СИ)

«Бедный малый! — думал Филдс. — Вышибал бы завсегдатаев коктейль-бара, так нет — подавай ему острую политическую борьбу, няню, овации и сокровища восточных халифов».

…Солнце клонилось к закату. Агент 6407 и агент 6408 брели куда глаза глядят, а по существу, месили горячий песок. Вдруг Филдс каким-то девятым чутьем уловил, что за ними следят. Он оглядел горизонт, но ничего, кроме барханов, плавающих в воздушном мареве, не увидел.

— Смотрите, экселенс! — сжал его руку Онанга. — Разрази меня гром, если мы не на подходе к Нью-Йоркской фондовой бирже!

Филдс всмотрелся в даль и действительно обнаружил здание. Но он готов был поклясться — это Дом ежегодных конференций домашних хозяек штата Мэриленд.

— У нас с вами, экселенс, разное видение мира.

— Однако мы сходимся в понимании того, что наш общий каюк не за горами.

— Пустынный мираж, чтоб он пропал!

За барханами кто-то звонко икнул, Филдс насторожился. Невдалеке заржала кобыла. Потом послышались чье-то сопение и звуки рояля. У Онанги стало такое выражение лица, будто он потерял чек на миллион долларов.

— Давайте помолимся, экселенс?

— Тc-с… — весело зашипел Филдс и крикнул: — Эй, кто там за барханом?!

Молчание.

— Какого черта вы играете на рояле в Аравийской пустыне?! Вам что — не хватает творческого простора?!

Из-за бархана донесся знакомый голос:

— А что мне теперь остается делать? Я уволилась из околотка в надежде попасть на третий Международный конкурс талантливых девушек в Монтевидео. И что же? В этой дурацкой стране никто толком не знает, по какому шоссе туда лучше добраться!

Филдс сел в песок.

— Няня, чтоб вас разорвало, вылезайте из-за бархана! — и добавил, обращаясь к Онанге: — Это не женщина, а сто двадцать фунтов ходячего юмора.

Сначала, покачиваясь, показался концертный рояль, затем под ним, словно атлант, подпирающий карниз, икая от волнения и шатаясь, — няня.

— Что ж, — вздохнул Филдс, — по крайней мере, будет кому сыграть отходную.

А дальше все пошло как по маслу. Кобыла, что ржала невдалеке, оказалась лошадью Пржевальского (повышенной проходимости), оседлав которую Онанга с Филдсом припустились по шоссе им. короля Фейсала. Няня до умопомрачительной скорости разогнала рояль и, пристегнувшись к нему подтяжками, устремилась вдогонку…

Вот и погранично-пропускной пункт.

— Предъявить документы!

Филдс небрежно протянул служебное удостоверение на имя кардинала Ришелье.

— Ваше высокопреосвященство, почему лошадь одна, а седоков двое?

— Энергетический кризис, сын мой, — ответил кардинал, осеняя крестом пограничного офицера. — Согласитесь, две лошади по нашим временам — непростительная расточительность. — Филдс показал на Онангу: — Нет, это не Дюк Эллингтон и даже не Мамонт-Дальский в роли Отелло. Это Старший Сноб и Пожизненный Дегустатор племени Гдмбото. Между прочим, обожает саудовцев: по вкусовым качествам и калорийности они намного превосходят его соплеменников. Сын мой, не хватайтесь за карабин! Старший Сноб уже заморил червячка одним султаном и двумя феллахами, так что оснований для беспокойства нет.

В тот момент подкатил рояль с няней.

Кардинал Ришелье снисходительно улыбнулся:

— Мы, французы, называем аккордеон роялем на подтяжках. Сделайте одолжение, пропустите эту талантливую девушку с аккордеоном.

С опаской взглянув на Старшего Сноба, офицер дал знак поднять шлагбаум. Лошадь Пржевальского и девушка с аккордеоном растворились в клубах пыли и песка.

Ночь застала путников, когда те, сбившись с дороги, безуспешно пытались сориентироваться в бескрайней пустыне, до седьмого пота загнав рояль и несчастное животное. Их мучила жажда, бил озноб, изматывал понос, но беглецы еще на что-то надеялись, чего-то ждали. Костлявая рука голода медленно подбиралась к Онанге и Филдсу, заставляя последних бросать неуверенные взгляды на лошадь Пржевальского, а порой (чего уж там!) и на няню. Сама няня, в пенсне, распластавшись на деке рояля, сосредоточенно вытряхивала блошек из ушных раковин и заплетала на ночь косичку. Становилось холодно, и, чтобы хоть как-то согреться, а скорее, чтобы отвлечься от мрачных мыслишек, Джон Филдс делился воспоминаниями.

— Немыслимое дело! — возмущенно говорил он о Боцманове. — Этот упертый боров мнил себя большим знатоком европейской культуры, этаким лингвистом-германцем, а знал-то по-немецки всего лишь два слова: «русский сволош», Он оставил светлый мир, вцепившисъ в оленьи рога, будто расставался с самым дорогим предметом в своей жизни… О Коле Курчавом скажу одно — спесивый нэпман, люмпен-пролетариат. Бандюга безнаказанно пришил с добрый десяток джинсово сумняшихся маменькиных сынков и с полсотни подпольно-хозяйственных трудящихся — на этих супчиков у него был природный нюх. Деваха по кличке Мери хотела поприжать русского классика Швайковского в качестве папаши ее незаконного ребенка, но тот смылся в Штаты, заперев напористую сожительницу в антресолях. М-да…

— Если я когда-нибудь встречу Робертса, — запальчиво воскликнул Онанга, — я переломаю ему обе ключицы!