Крики солнца (СИ)

- Как это чудесно, - вздохнула одна из студенток-журналисток, Вика, мило подперев руками подбородок. Пока в ней удалось уловить только красное пальто, довольно приятный парфюм и очень беглый - до белой зависти - итальянский. - И почему в России мы так редко заботимся о природе?

- О, carissima, это же естественно! И потом, сортировки мало, переработки мало, - зачастила хозяйка, разливая по кружкам травяной чай. - Мало того, что делает правительство, пока люди вокруг такие безответственные! Вот вы видели мусор на улицах? Во что превратили наш дивный город, mamma mia: никакого уважения к себе и другим!

- Но ваши продукты... - пробормотала Вика.

- И национальная политика, - серьёзно добавила Нарине. - В Италии немало делают для очистки воздуха и воды. Сектор сельского хозяйства сильнее, чем промышленный. И потом, количество больных раком лёгких...

Армянка с внушительным тихим голосом и потёртыми очками, в самолёте Нарине читала какой-то английский роман. На обложке белела томная, печальная дама. Отчего-то создавалось впечатление, что они с Нарине могли бы неплохо поладить.

Могли бы, если бы ей хоть чуть-чуть, хоть чего-нибудь хотелось так же сильно, как исчезнуть, слившись с первой попавшейся стеной.

- О, здоровье в Италии - это отдельная тема, девочки, - улыбнулась дама-профессор, подавляя зевок. - Лауретта вот всерьёз считает, что её батюшка умер от того, что любил капучино.

Комментарий был сделан на русском, но хозяйка, услышав последнее слово, непритворно содрогнулась.

- Капучино! - сдавленно вскрикнула она, возведя очи горе. - Молоко! Mamma mia, нет на этой земле ничего более ядовитого! Carissime, я надеюсь, никто из вас не пьёт молоко? - с опаской Лауретта смерила взглядом Нарине, потом Вику и, наконец, её - не оставив без внимания тарелку с непозволительным объёмом пасты. - Ведь правда?..

СОРРЕНТО - НЕАПОЛЬ

- Написал эссе? - выдохнул Лука, пока они, вальяжно опаздывая, взбирались по ступенькам лицея. Слегка пухлый, он раскраснелся от спешки; на майке темнели пятна пота. Гвидо улыбнулся, борясь с зевком.

- Конечно. Сто раз, - потом подумал и добавил: - Пусть засунет своё эссе себе в...

- Куда так торопитесь, синьоры? - осведомился сухой женский голос. - Неужели соизволите посетить занятие?

На несколько ступеней выше замерла, скрестив руки на груди, непреклонная, как скала, профессоресса Эспозито. Высокая и грузная, в серой блузе, застёгнутой по горло, она действительно напоминала скалу. Гвидо впервые задумался об этом - и ему почему-то стало смешно.

Лука спрашивал об эссе по истории, а Грозная Эспозито, увы, вела именно мировую историю. И её же Гвидо (вот чертовщина) должен был сдать в качестве государственного экзамена. Совсем скоро, и вот это "совсем", по мере своего сокращения, вызывало всё большую панику. В целом ему нравилось: история пугала и увлекала одновременно. Одно время он, например, бешено интересовался прошлым Америки: искал фильмы и книги об индейцах, купил у букиниста биографию Томаса Джефферсона и втайне восхищался генералом Ли. Точно так же, недолговечными "припадками", ему нравились другие великие личности - Юлий Цезарь, Наполеон, само собой, Гарибальди... Но одно дело - представлять себе, какими они были людьми, чем жили и как сражались, и совсем другое - решать бесконечные нудные тесты, строчить шаблонные эссе.

Однако Гвидо решал и строчил, потому что знал: приличный балл на экзаменах и поступление в университет - его единственный шанс вырваться из Сорренто. Последняя возможность не провести всю жизнь, нахваливая ракушки туристам.

Вот только, к сожалению, в последнее время ни Реформация, ни бесконечные кампании Наполеона не укладывались у него в голове. В эссе, которое задали два дня назад, нужно было выразить своё мнение о Великой французской революции: можно назвать её исторической ошибкой или нет. Гвидо догадывался, какого ответа и каких аргументов ждёт Грозная Эспозито. Поддакивать ему не хотелось - но, чтобы не поддакивать, оставалось только изобретать что-то своё, а для этого требовалась уйма времени. Времени у Гвидо не было. Все эти два дня он без перерыва работал в магазине.

И эссе, соответственно, не написал. Вместо портрета Робеспьера и гильотины перед глазами у него мелькали кораллы, статуэтки и брелоки с магнитами. И лимоны - вездесущие лимоны. В такие моменты он искренне думал, что ненавидит Сорренто.

Но даже Луке, не то что родителям, нельзя было это сказать.

- Простите, профессоресса, - сказал Гвидо, состроив любезно-смиренное лицо. Репутация в лицее у него была получше, чем у Луки (по крайней мере в плане дисциплины - об успеваемости говорить не приходилось и не хотелось), поэтому и опыт "состраивания лица" сложился шире и разнообразнее. - Поезд опоздал. Забастовка.