Крики солнца (СИ)

Этого Эдуардо никогда не понимал. Марко возвращался сюда со своей аккуратностью математика - два-три раза в год - и крайне редко делился впечатлениями. Он вообще был молчаливым человеком. В нём и прельщало именно это сосредоточенное спокойствие. Будто стоишь рядом с маятником или ночным каналом. А может, под Часовой башней здесь, в Венеции, на пьяцце Сан Марко - на той башне, где золото на сини показывает, кроме времени, ещё и фазы луны. Сплошная поэзия, чёрт побери.

Эдуардо позволил себе кривую усмешку. Слишком много поэзии. В таких количествах от неё, как от сладостей, начинает тошнить.

...Позже, в крошечном, но аккуратном номере, кровать мягко спружинила под ним, когда он открыл сумку с камерой и запустил руку в потайной карман. С картины на стене Эдуардо созерцали индийские женщины и слоны (почему это здесь?..) Больше никто не мешал ему.

Пистолет был чёрным, блестящим и совсем маленьким. Изящная безделушка - словно ненастоящий. Весьма удобно для дальних перевозок. Пафосно, как в той немецкой новелле, где герой приезжает в Венецию, чтобы красиво сдохнуть. Пафосно, но что же поделать?

Эдуардо улыбнулся. Раз решил напоследок поиграть в пафос, нужно идти до конца. И ведь, как назло - какая удача - завтра будет год со дня смерти Марко.

НЕАПОЛЬ

Первый вечер в Неаполе прошёл бурей и воплощённым хаосом (тогда она ещё не знала, что так происходит всё в Италии). Вылет из Москвы задержали почти на час, а погода менялась так же часто, как настроение летевшей с ней вместе дамы-профессора. Или, пожалуй, всё-таки чуть-чуть реже.

- Ah, mia poveri-i-ina! - взвизгнула при виде дамы хозяйка квартиры, в которой их разместили, - взвизгнула и всплеснула смуглыми жилистыми руками. Она была типичнейшей итальянкой - от жгучих, отливающих матовой чернью глаз до домашней одежды, которая напоминала наряды старых хиппи. Она говорила с космической скоростью, однако, слава римским богам, хотя бы не на диалекте. Секунд за двадцать она успела наречь даму-профессора "дорогушей", "котёночком" и даже "пончиком" (убитый суточным перелётом мозг долго отказывался нащупывать слово ciambella).

Хозяйка была великолепна, но усталость мешала оценить колорит мгновения.

Она помнила, как упала на стул, тупо глядя в тарелку с дымящейся пастой. Часы на кухонной стене мерно оттикали одиннадцать вечера. Хотя ели они часов семь назад, есть уже не хотелось. Не хотелось вообще ничего - только принять горизонтальное положение и ни о чём не думать.

- Здесь посуда на каждый день, здесь фарфор, - тараторила хозяйка, ловко перемещаясь по кухне; рукава её бесформенного балахона трепетали, как крылья хиппующей бабочки. - В комоде вилки и ложки; по телефону, ragazze, можете звонить мне даже ночью, и номер записан вот здесь - видно хорошо? Если нет, я обведу - дай мне ручку, carissima; нет, вот эту, спасибо. Мусор - под столешницей с телефоном; ах, кстати, сортировка мусора!.. - тревожный визг, изданный хозяйкой, смутно напоминал об опере, о красно-золотых переполненных залах театра Сан Карло.

Следующие несколько минут они, в компании дамы-профессора с потускневшими от измотанности глазами и двух красивых студенток с факультета журналистики (программа курсов, по которой они оказались здесь, по сути совпадала с её, хотя имела более извилистое и бойкое, по-журналистски, название) выслушивали лекцию о сортировке мусора, графике его выноса и защите окружающей среды.

Ей стало интересно, является такая озабоченность персональной чертой хозяйки или присуща всем итальянцам. По дороге с вокзала им встретилось с дюжину маленьких, будто игрушечных, автомобилей, работавших без бензина; на упаковке хлеба для тостов гордо краснели надписи "без глютена" и "без консервантов". В подобные моменты она всегда испытывала жгучий стыд - наверное, потому, что извела в жизни столько бумаги, что без неё выжил бы приличных размеров лес... Или потому, что игнорировала призывы выключать воду во время чистки зубов. Когда-то у неё была подруга, которая собирала пластиковых насекомых, состояла в обществе защиты животных и тщетно пыталась стать (по её выражению) "радикальной вегетарианкой". Она гениально решала судоку и вдобавок играла на флейте. Но талантливее всего - на нервах.

Возможно, поэтому потерялась где-то на обочине жизни, как много других людей. Оставив внутри неё рубец вины. Иногда ей казалось, что эта вина и тащит её на дно - давит невыносимым грузом, заставляя не видеть смысла ни в чём вокруг.

Даже в Т. От него рубцов было больше, чем от остальных. И стыда, и страха, и памяти о мгновениях, полных того самого злосчастного смысла.

Вдоль уютной кухни повеяло холодом. Она отложила вилку, осознав, что в ближайшие пару часов не способна доесть даже свою ("Совсем немножко, per favore!") "сокращённую" (однако - по неаполитанским меркам) порцию.