Криптия

К стрелкам присоединился Азат, выпущенный на волю – если это можно назвать волей. Остальные заливали огонь. Если вчера к колодцу по понятным причинам боялись подходить, то сегодня из него черпали вовсю. Не для питья же. Черпать приставили Боболона, на крышу влезли Нунна и конюхов мальчишка, им передавали ведра по цепочке. Не тушили пламя сказитель – по причине бесполезности, и Огай – поскольку он еще не оклемался. Общими усилиями удалось залить огонь до того, как он стал пожаром, а кочевники пока что остерегались идти в новую атаку. Но все слишком устали, чтоб радоваться. И когда Гордиан Эльго, удостоверившись, что прямая опасность миновала, отошел от ворот и вложил меч в ножны, димниец выпалил ему в лицо эти слова.

Вообще-то сомнения в том, что кочевники станут обстреливать палисад огнем, высказал собственный телохранитель Клиаха, а вовсе не пограничник. Но Эрке все еще был на стене, а Гордиан не понял, о чем речь, и не счел нужным отвечать. Зато подошедший Варинхарий вспомнил вчерашний разговор.

– Видать, сообразили, что припасы большей частью по подвалам хранятся. Пока поверху бы горело, они бы нас отсюда вышибли, а потом взяли бы то, что в погребе уцелело. Не свезло им, ветер сейчас в сторону их лагеря, а то разгорелось бы быстро…

Гордиан поднял голову:

– Ветер, говоришь? А что если он таков, нам пустить огонь навстречу? Мы так делали, когда припирало. Подожжем траву, она сухая. Пока огонь несет на кривоногих, успеем уйти.

Собравшиеся глянули на пограничника с надеждой, хотя каждому было ясно, что уйдут не все.

Варинхарий медлил с ответом. Он часто прибегал к уловкам, но привык иметь дело с человеческими слабостями, а не с силами стихий.

– Не займется, – отозвался Эрке, спустившийся во двор. – Мало травы, вытоптали вчера. А вот разозлим мы их пуще прежнего. Степь палить – это еще хуже, чем мертвецов сжигать.

– А что плохого в том, чтобы сжигать мертвецов? – спросил Варинхарий. Привычка собирать сведения пересилила усталость и страх.

Сожжение – традиционное погребение в империи. В Михале оно не то чтобы распространено, но чем-то дурным не считалось.

– У степняков нельзя, – пояснил одноглазый. – Если хоронить в земле, человек заново родится в своем племени. Ну, душа его туда перейдет. А если сжечь, то душу ветром унесет и она блуждать будет. А в племени кто-то может родиться без души. Гохарай называется.

– А траву не жечь почему? При чем здесь это?

– Да ни при чем. Это другое. У них же стада, табуны, у степняков. Если травы нет – бескормица. Траву только оседлые могут жечь, под пахоту. Значит, пастбища отнять хотят. Это как войну объявить, насмерть…

– Вот и славно, – хрипло сказал Гордиан. – Война уже идет. Если мы их припугнем, так даже лучше. Выволокем мертвяков за ворота, ветоши, дров туда же накидаем – пусть горят… Тем временем вырубим проход в палисаде с другой стороны и сваливаем.

На сей раз Эрке промолчал. Зато Варинхарий произнес:

– Выволочь, значит? А кто вытаскивать будет? Пристрелят же наверняка.

– Так со стены сбросим, нечего ворота отпирать. И факелами закидаем.

Такое предложение показалось Варинхарию уместным.

Ланасса, стоявшая рядом, промолчала. То, что при любом повороте событий она потеряет все, накопленное за целую жизнь, было очевидно. Но вот сохранить саму жизнь… возможно ли это? Да и стоит ли?

В империи учат, что благородный уход из жизни куда более достоин уважения, чем жалкое существование. Но на деле расставаться с этим существованием никто не спешит.

Причина, по которой Ланасса приучила себя к мысли, что, если понадобится, надо уметь быстро и безболезненно принять смерть, в корне отличалась от учений имперских моралистов. Но вчера она не приняла яд во время нападения кочевников, предпочитая выждать. Неужели желание выжить – сильнее доводов разума и силы воли? Или это как раз голос разума и есть?

Никто не спорил. Уж если даже интендант согласен… Ночь миновала, надежда на подход пограничников растаяла с утренним туманом. А жить по-прежнему хотелось.

– И вот еще что, – сказал Эльго. – Этот убивец в погребе… ему все равно подыхать. Пусть он мертвяков таскает и со стены сбрасывает. Подстрелят – не жалко.

Рох, ожидавший, что эту почетную обязанность свалят на него, ухмыльнулся.

– Верно! Нечего самим возиться. Нам еще силы пригодятся.

– Вряд ли он после допроса сдюжит, – заметил Варинхарий.

– Ничего. Знаю я таких гадов, они живучие.

– Пообещаем, что спасется вместе с нами – живенько забегает. – Варинхарий отринул сомнения прочь и произнес эти слова с излишней бодростью. Может быть, в первую очередь необходимой ему самому.

Торк и Азат, которые оставались на своих местах, прислушивались к разговору во дворе. А Торк еще и приглядывал за слугой купца. Бежать, конечно, тому некуда, да и вряд ли он шибко предан хозяину-живорезу, но кто его разберет. Ладно, хоть оба глаза у Торка на месте, не один, как у бельмастого. – присмотрим. Азат помалкивал и никак свое отношение к происходящему не выдавал.

– А все ж таки это лучше сделать, когда стемнеет, – продолжал Варинхарий. – Смешаются они, стрелять им труднее. Могут уйти.