Криптонит (СИ)

И снова — фотосессия до ночи и всего пара часов на сон. Миша был как всегда недоволен, но во мне кипела такая злость, что я брызгала ядом на каждом шагу и на каждое слово, строила дурацкие позы, лишь бы он меня выгнал. В итоге сама себе подложила свинью — Миша не отпускает, пока не получаются более-менее нормальные снимки. Я проплакала всю ночь от бессильной ярости, не сказала Ире ни слова и отказалась от водителя утром. Мне хотелось вычеркнуть их всех из своей орбиты.

Но сейчас злость куда-то испарилась; осталось лишь ноющая где-то под кожей обида.

И вот я здесь, чтобы он говорил мне, какая я безалаберная. Это ощущалось, как если бы он резанул меня по живому.

— Долго будешь упрямиться? — он снова кинул на меня взгляд, стоящей на пороге. Указал глазами куда-то вглубь кабинета. — Бери стул, садись.

Я покорно взяла стул и еле несла его до учительского стола непослушными трясущимися руками, пока он нечитаемым взглядом следил за этим. В итоге цокнул языком, встал из-за своего стола и выхватил у меня из рук стул. Он ничего не сказал — лишь мазнул по мне взглядом, за насмешливой небрежностью которого я выцепила: «Какая ты бесполезная».

Мне тогда казалось, что всё наше взаимодействие строится на взглядах, которые слишком невесомы для слов. Оно в них не умещается, слишком лёгкое и огромное, как воздух.

Покорно села за стул перед учителем. Это ощущалось слишком непривычно и близко — как будто я приобщена к тайному ордену тамплиеров. Будто кислород между нами трансформировался во что-то тяжёлое и непонятное.

Детальки будто не сходились, что-то шло наперекосяк. Ни я, ни он не знали вдруг куда себя деть. Я неловко положила руки на стол, он же просто скользнул по мне взглядом, который не казался обычным почему-то в таких условиях. Слишком небрежным.

Его поза была расслабленной, как обычно, словно у ленивого кота. Словно он органично вливается в пространство. Я же выпадала из неё.

— Не снимешь пальто?

— Мне холодно, — пробурчала я.

Он фыркнул. Этот одинокий насмешливый фырк тоже прозвучал не к месту.

Его взгляд снова избегал меня, словно я не заслуживаю даже внимания, но я чувствовала, чувствовала.

— Показывай, что сделала по статье, — наконец обратил на меня прозрачные глаза. На дне таилась насмешка.

Я развернула листочек с планом, который мы сделали в прошлый раз после уроков. Беспомощно посмотрела на него.

— Это что? — спросил он, подняв бровь, презрительно и резко дёрнув подбородком в сторону листочка. Он смотрел так, будто не верил, что я могу быть настолько безнадёжной.

— Всё.

Я ожидала взрыва. Но он похолодел так, что это было даже хуже.

— Ты статью собираешься за день до конференции писать? — я пристыженно молчала. Тяжёлый вздох досады — и он запускает пятерню в волосы, вороша их ещё больше. Я мечтала провалиться. Он как будто тоже мечтал о том же. — Доставай тетрадь, что сидишь?

На секунду мне показалось, что он добавит в конце «блять». Я тут же испуганно полезла в сумку, но тетради среди общего беспорядка как назло не было. Я ворошилась в сумке, и под его тяжёлым взглядом это ощущалось ещё неприятнее. Господи, да где же она? Я даже встала и уже собралась всё вытряхивать, как вдруг из сумки на пол полетели какие-то листочки. У меня обмерло сердце, как только я поняла, что это.

Когда он опустился к ним, я чуть не крикнула: «Нет, не надо!», но было уже поздно. Он поднял мои не совсем приличные фотографии с фотосессии. И замер.

Я видела, как приподнимаются его брови.

Не знаю, чего я ожидала в ту секунду. Что он тут же грохнется в обморок от моей красоты? Что он усмехнётся? Я совсем не знала, какой он человек, тогда, и ожидала чего угодно.

Он вернул их мне, скользнув по мне ещё более тяжёлым взглядом, будто проверяя, правда ли я. Насколько отличаюсь от фотографий.

И всё.

Тогда это ощущалось позором. Концом света.

Он объяснял мне, какие книги лучше использовать в исследовании, какие моменты осветить, показывал что-то в своём учебнике физики. Я смотрела на его пальцы.

У него были они белые и тонкие, как у пианиста. Что-то во мне хрустнуло.

Подавив вздох, я меланхолично перевела взгляд в окно, почти отключаясь от его слов. Там откуда-то взялось солнце, и трава липовой аллеи, на которое выходило окно, казалась совсем жёлтой. Даже та липа больше не казалась хмурой и злой.

Мне хотелось закрыть глаза, чтобы солнце согрело мои веки. Чтобы лучи прогрели мои кости.

На подоконнике стоял единственный горшочек с почти засохшим кактусом. Какая ирония.

— У вас есть кактус? — невпопад спросила я, перебив его на полуслове.

— Да, у меня есть кактус, — выдохнул он и замолчал, будто забыв о чём говорил. Всё. Механизм нашего взаимодействия снова сломан.

Я смотрела на этот кактус и понимала, что должна его спасти. Почему-то мне… захотелось, чтобы он жил. Александр Ильич совсем не поливает его — хоть я полью.

Когда настало время уходить, я схватилась за учебник в его руке. А он вдруг не отпустил, заставив посмотреть на него наконец.