Криптонит (СИ)

Надо же. Нажаловался. Вот как он решил уязвить меня. Один-ноль, Александр Ильич. Всегда один в вашу пользу.

Неужели заметил, что я не появляюсь в школе? На секунду во мне что-то расцвело, разрывая шипами сердце. Что-то, что уже должно было умереть, но оно жило, жило.

Мы просто смотрели друг на друга. Я чувствовала её беспомощность, когда она долго собиралась с мыслями. Чтобы снова сделать воспитательный процесс словесной поркой.

А я этого уже не боялась. Теперь я ждала этого с мрачным предвкушением, чтобы кричать на неё в ответ. Мне хотелось бить её словами точно так же. Защищаться, вопя во всё горло.

— Почему мне звонит твой преподаватель физики и говорит, что ты не ходишь на уроки? — наконец спросила она, и возмущение в её глазах не находило выхода.

— Ну так разве ты не этого хотела? Чтобы я бросила учёбу и снималась голой? И давала мужикам за красивые фотки и рекламу? — резко, нагло глядя в глаза. Надеясь уязвить. Выворачивая её слова в уродливую изнанку и ударяя её этими словами.

Мне это доставляло злое, чёрное удовольствие. Пусть слышит. Пусть чувствует. Пусть ей будет хоть немного больно.

«Если не любишь меня — то ненавидь».

— Я никогда не говорила тебе бросать учёбу, — с укоризной сказала она, защищаясь, что мгновенно вызвало во мне ещё большую бурю гнева. Больше мне не хотелось свернуться в комочек и исчезнуть, слыша её сухой гнев. Я по-настоящему её ненавидела — это была чёрная ненависть человека, который смирился со своей участью, и ему ничего другого не оставалось. — А как же физика, Юля? Разве ты не этого хотела? Почему я должна выслушивать все это?

— Для тебя имеет значение, чего я хотела? — злой, едкий смешок. Я начинала кривляться, специально делая это противным. — Блять, да какая разница вообще? Ты так паришься, что о тебе подумает незнакомый мужик? О-о, она так плохо воспитала её, о-о-о…

— Не смей материться в этом доме! Не доросла ещё! — вскрикнула она гневно, и я еле сдержалась от того, чтобы вздрогнуть. Я тряслась почему-то всем своим костлявым телом, но смотрела на неё исподлобья. Всё ещё тот дикий волчонок, который всё делал ровно наоборот.

— Да мне поебать! Блять, блять, блять…

Это было похоже снова на шаг за край — и всё дальше, дальше, уничтожая последние шансы вернуться назад. Она отреклась от меня тогда, теперь я тоже отрекалась от неё, ведя себя всё ужаснее, потому что я уже не надеялась.

Она ударила меня по щеке. Её глаза полыхали гневом.

— Это гены твоей ненормальной мамаши, или что? Поэтому ты так отвратительно себя ведёшь?

Это ударило меня сильнее пощёчины.

Я стояла этим диким несчастным волчонком, который хотел заскулить подобно бездомной собаке. Он кусался, но настоящим было только это: «Погладь меня, ну погладь». Неважно, что я плохая, что я дикая, непослушная, — погладь. Прими без условий и характеристик. Прими даже серийным маньяком с кучей трупов за спиной.

Но этого никогда не будет. В ей глазах всегда будет стена — холодная и каменная. Слышала ли она тогда, как разбилось моё сердце, в котором всегда до того была она, а не родная мать, которой я совсем не помнила?

По её взгляду я видела, что она жалела, что сказала это. Но мне было уже плевать.

Тогда я не понимала, что она сама не может разбить эту стену.

— Не смей оскорблять маму! Ты вообще нихера не знаешь! Ты никто в этом доме! — уже по-настоящему закричала я. Снова пощёчина — на этот раз менее сильная, но голова всё равно отлетела назад. В ушах звенело, но это было привычно. Она часто била меня по лицу, когда я точно так же выёживалась в детстве.

— Ты пойдёшь на физику, потому что я так сказала! Я проверю! Позвоню твоему физику, и если он мне скажет…

Это уже было неважно.

Я хлопнула дверью.

Я не заплакала. Во мне будто всё было заморожено — только щека горела огнём.

Оказавшись на улице, глядя на ещё тёмное небо и белый снег, лежащий огромными сугробами, я захотела одной из снежинок и раствориться в миллионе таких же.

Я подумала о маме, и впервые меня что-то ударило в грудь. Как бы это было — если бы она была не памятью, а живой? Было бы всё по-другому? Любила бы она меня больше Иры?

В этой Вселенной у меня не было ни Иры, ни мамы, и я чувствовала себя сиротой больше, чем если бы у меня не было мачехи.

На физику пойти всё-таки пришлось. Я пришла в школу слишком рано — наверное, по старой привычке. Мне не хотелось заходить в кабинет, я надеялась просто пройти мимо, в туалет, чтобы просидеть там до начала урока, но я услышала голоса. Два голоса. Его и её. Александра Ильича и Ирины Алексеевны. Меня сразу затошнило, но пройти мимо я уже не смогла.

И приложила ухо к щели, не почувствовав по этому поводу никаких угрызений совести.

— Почему ты не пришёл в кафе и не предупредил? — осторожно спрашивала она, и я чувствовала эту робость в её голосе. Будто она боялась с ним конфликтовать.

Впервые я слышала их голоса такими. Наедине. Я что-то воровала у судьбы — маленькая девчонка, подслушивающая разговоры двух взрослых людей в отношениях, — и мне хотелось от злости и боли украсть больше.