Кристалл Авроры

Теперь уже было видно, что она сдерживает смех, и он не понимал, что это означает. Дразнит его, что ли? Но даже если так – в ее смеющихся глазах сверкала жизнь и было такое обаяние, что все остальное не имело значения.

– Мне кажется, вам стоит побыть здесь хотя бы час, – сказал Леонид. – Могу предложить чаю. Или вина, – добавил он, вспомнив о «Телиани» и сразу же о том, что к вину нет ни конфет, ни фруктов, ни хоть булки, что ли.

– Не надо.

Она все-таки сняла пальто, и Леонид взял его из ее рук вместе с большой сумкой, в которой, вероятно, лежали сценические костюмы. Он тут же вспомнил эстраду, на которой она пела и плясала в клубах дыма, и поразился тому, как это могло быть. Невозможным казалось соединить ее глаза, и плечи, и волны ярко-русых волос на плечах с тем дымом, и шумом, и пьяными выкриками.

– Вы прекрасно пели, – сказал он.

Банальность собственных слов раздосадовала его, она была вызвана смятением, непривычным для него состоянием. Но Донка не усмехнулась, как он ожидал, не поморщилась, а сказала, глядя на него прямым взглядом:

– Благодарю вас. Я видела, как вы слушали.

Прямота ее взгляда развеяла его смятение, и он спросил:

– Отчего вы рассердились на меня?

– Ах, не на вас! – махнула рукой она. – Только на то, что вы вмешались.

– Но я…

Леонид хотел сказать, что в той ситуации невозможно было не вмешаться, потому что ей угрожала настоящая опасность, но она перебила его:

– Я ценю ваше благородство, оно избавило меня от унижения. Но оно же и лишило меня работы, совершенно лишило, а значит, к унижению я все равно приду, только чуть позже. Не намного позже, думаю.

– Но почему? – Он не понимал ее логику, это уязвляло его. – Что дает вам основание полагать, будто вы потеряете работу?

– Нас слишком много. – Донка пожала плечами. – Вы себе не представляете, что творится на актерской бирже. Там столпотворение, а люди сплошь одаренные, просто блестящие. В приличные театры не попасть, да что там в театры, даже в приличные рестораны не устроиться выступать. Только пивная эстрада остается, да и на ней конкуренция, потому порядки очень жестки.

– Но ведь заведений вроде этого «Франжипана» в Москве многие сотни! – воскликнул Леонид.

Он не мог представить, чтобы такая актриса, как она, должна была страдать от конкуренции, ее превосходство над заурядностью казалось ему слишком очевидным. Наверное, недоумение и возмущение явственно выразились на его лице, потому что Донка сказала:

– Таких, как я, тоже много, Леонид Федорович. Гораздо больше, чем пивных. И всем нам приходится ходить по струнке, иначе любого из нас просто вышвырнут вон с волчьим билетом. – Тут ее глаза сузились, и она жестко проговорила: – Нам не приходится спорить с такими, как Жох.

– Как кто?.. – не понял Леонид.

– Жох, – повторила она. – Тот, что подарил мне эти треклятые розы.

– И что же за великая птица этот Жох? – пожал плечами Гербольд.

– Вы зря так скептичны. Он хозяин этого заведения. И не только этого. И то, что он преподнес букет… У нас это считается твердым признаком того, что я… В общем, я не должна была его принимать. Но я… растерялась.

В ее голосе действительно послышалась нотка растерянности, а в глазах промелькнуло что-то такое жалкое, что у Леонида сжалось сердце.

Кажется, Донка и сама поняла, что ее растерянность стала очевидна, и рассердилась на себя за это. Она резко поднялась со стула, подошла к окну, отодвинула край занавески и, отвернувшись от Леонида, стала смотреть на улицу.

– Послушайте, – сказал Леонид уже совершенно ровным голосом; он умел контролировать свои эмоции. – Я полагаю все это каким-то надуманным ритуалом. Актерам всегда дарят цветы, это не означает ровно ничего, кроме восхищения талантом.

– Прежде было так, – кивнула она. – Но теперь переменилось. Вы забыли, как женщины вынуждены были отдаваться за кусок хлеба, притом буквально за кусок?

Ее лицо исказила при этих словах такая болезненная гримаса, что всю ее красоту словно тряпкой стерли.

– Это кончено навсегда, – твердо сказал Леонид. – Гражданская война кончена, голод и унижение вместе с нею.

– Вы взрослый человек, а говорите как наивный ребенок.

Донка резко задернула занавеску и пошла к двери.

– Постойте!

Леонид сделал шаг ей наперерез и тут же устыдился этого. Но Донка не обратила внимания ни на его жест, ни тем более на стыд. Если бы он вздумал взять ее за руку сейчас, как недавно на улице, она, пожалуй, дала бы ему пощечину, это он понял по тому, как сверкали теперь ее глаза.

– Позвольте мне проводить вас… – Он устыдился своих заискивающих интонаций. – Хотя бы взять вам извозчика.

– Я сама в состоянии это сделать.

Как только из прихожей донесся стук закрывающейся входной двери, Леонид выскочил из комнаты. Спускаясь по лестнице, он услышал, как хлопнула дверь парадного, а в ту минуту, когда выбежал на улицу, увидел отъезжающего от тротуара извозчика.