Кристалл Авроры

Он и в юности всегда брал ее не под руку, а за руку, в этом была такая доверительность, что у нее сердце каждый раз вздрагивало. Пока она не поняла, что он делает это машинально и что этот жест, так много говорящий ее сердцу, ничего для него не значит.

Нэла посмотрела себе под ноги – листья в самом деле устилали асфальт. Она вспомнила, как дворник неделю назад говорил ей: требует ваше правление, чтоб я листья с газонов не убирал, траве от палых листьев польза и козявкам всяким, так ведь глупости это, и как не убирать, их же по всей улице разнесет! Вот, разнесло.

И они идут с Антоном домой, скользя по приставшим к мокрому асфальту листьям старых лип, на улице Сурикова крупнолистные липы, а на Поленова клены альба, а на Шишкина ясени, и сахарные клены на Брюллова… Ей было радостно думать об этих деревьях и об этих улицах, и то, что Антон держал ее за руку, было частью ее мыслей, и более чем частью, и более чем мыслей.

– Что мы пили? – с недоумением спросила она. – Я какая-то пьяная.

– Да ничего особенного. Мы с Ванькой коньяк, вы с Таней вино. Белое вроде.

Он остановился, глядя на Нэлу удивленно и радостно.

– Мне стало очень хорошо, – сказала она. – Сама не понимаю, почему.

– Проект тебе понравился потому что, – ответил он. – Увлеклась наконец.

Нэла и думать забыла про проект, но когда Антон сказал о нем, то оказалось, что совсем не забыла. Гармоничный и простой рисунок здания, построенного ее прадедом, возник у нее перед глазами так ясно, будто был прочерчен светящимися линиями в темноте соколянской улицы.

– Да! – Она засмеялась от такой отчетливой ясности и рисунка, и улицы, и Антоновых слов. – Хороший дом, правда?

– Правда.

Он улыбался. Глаза искрились, как кристаллы Авроры. Она смутилась, подумав так. Будто он мог угадать ее мысли.

– Я этого ждал, – сказал он.

– Еще скажи, что для меня этот проект сделал! – фыркнула Нэла.

– И для тебя тоже. – Он притянул ее к себе и проговорил ей в висок: – Хотел, чтоб ты увлеклась.

– Чем увлеклась?

Виску стало щекотно от его дыхания.

– Да хоть чем. Лишь бы ко мне вернулась.

Она приехала в Москву полгода назад, сразу же оказалась в его постели и не провела вне ее за это время ни одной ночи, но он был прав: она вернулась к нему только сейчас. Простой красоты рисунок, лежащий на его столе, притянул ее как магнит.

Они уже стояли у калитки, Антон открыл, и вошли.

Нэле показалось, что дом переменился тоже. Как будто не в заколке, а у нее в глазу был кристалл, отдаляющий какой-то, и наконец его вынули, и все сделалось сразу очень близким, и не взгляду только, но сердцу. Как странно, что такое преображение – магическое, она бы сказала, если бы ее не коробили подобные определения, – началось с такой рациональной вещи, как проект реконструкции прадедова здания, пусть даже и удачный, и гармоничный проект.

Антон пошел в ванную, а Нэла поднялась в свою детскую. Когда она вышла замуж, туда поставили двуспальную кровать, и если они приезжали в Москву с Антоном вдвоем, то жили в этой комнате.

Всего полгода назад ей казалось, что они больше не войдут вдвоем в эту спальню, но вошли, потом казалось, что между ними не возникнет никакой близости, кроме физической, но сейчас переменилось и это.

Нэла переоделась в халат и села на кровать. Все ее движения были машинальными, потому что она прислушивалась к себе, будто беременная.

«Что же Тане теперь делать?», – подумала она.

Мысль пришла некстати: Нэла была последним человеком, у которого Тане стоило бы спрашивать совета.

Заскрипела лестница, вошел Антон, сказал:

– Кран над раковиной не открывай пока, резьба сорвалась. Завтра сделаю. Душ можешь включать.

Он умел делать все, а поскольку она вышла за него почти одновременно с тем, как вышла во взрослую жизнь, ей долго казалось, что по-другому не бывает, тем более что он и сам не придавал значения своему умению починить кран или вбить гвоздь. Когда расстались, она поняла, что бывает и по-другому, и даже обычно бывает по-другому, но ей не захотелось вернуться к нему от того, что некому стало чинить краны и вбивать гвозди. И от того, что ни с кем ей не было так хорошо физически, как с ним, не захотелось вернуться тоже.

И вдруг это переменилось, и, как ни странно, как даже ни смешно, но самое поверхностное размышление доказывало, что действительно переменилось в ту минуту, когда появился эскиз, будущий дом, который непонятно почему стал ей дорог. В самом деле гены, может, иначе как объяснить.

Антон ждал ее с нетерпением, этого нельзя было не понять, когда Нэла вернулась из ванной в уже темную спальню и он откинул край одеяла, чтобы она легла к нему, и обнял ее с нескрываемым желанием, с возбужденной лаской. Но этого не следовало и переоценивать: чаще он хотел ее, чем не хотел, и никогда не бывал с нею груб, то есть в постели никогда…