Кристалл Авроры

Тот в ответ лишь загадочно ухмыльнулся. Впрочем, вряд ли он собирается сбежать. Память о детдомовских годах не выветрилась, да и слишком уж мало похожа нынешняя Алькина жизнь – в доме его отца, где каждый предмет напоминает о череде родных, сделавших это пространство осмысленным и прекрасным, – на то, чем была в тринадцать лет жизнь Тани Алифановой в бараке, с осатаневшей от безысходности матерью, с побоями, со всей бессмысленностью ее настоящего и будущего.

– О, вот эта заколка, что ли? – заметил Алька. – Которая из северного сияния? А она откуда у тебя взялась?

– Не знаю. – Нэла вынула заколку из волос и протянула ему. – Помню, сколько себя. Она мне всегда воображение будоражила.

– У вас дома все такое, – заметила Таня. – Австрийские фрукты, помнишь? У меня глаза разбежались, когда первый раз их увидела.

Австрийских фруктов – яблочек золотистых и зеленых, розовых груш, лиловых слив, желтых с синевой морошек, и вишен, и лимонов – у Нэлиной мамы было такое множество, что неудивительно, почему от одного их вида разбежались глаза у девочки с живым воображением. Эти брошки и клипсы из стекла и эмали начали делать в Австрии вскоре после войны, когда денег ни у кого еще не было, а выглядеть ярко женщинам уже хотелось. Нэла знала, что первые клипсы из коллекции австрийских фруктов привез из заграничной командировки прадед Леонид Федорович. Может, и эту заколку тоже, надо будет у мамы когда-нибудь спросить.

Алька покрутил заколку, искры от кристаллов Авроры пробежали по его лицу; что-то тревожное было в их стремительной россыпи. А может, показалось, просто Алька стал так мгновенно и сильно похож на своего отца, что у Нэлы сердце дрогнуло, хотя Вениамин Александрович был настолько старше ее, что она всегда воспринимала его совершенно отвлеченно.

Съели салаты, потом запеченную форель, потом пирог с грушами и франжипаном, который Таня научилась делать по рецепту Евгении Вениаминовны, а может, и более давних левертовских предков.

Алька давно забыл про заколку, ему не терпелось испытать нерф на открытом пространстве.

– Иди уже, иди, – сказал Ваня. – Во дворе постреляй.

– Один, что ли? – возмутился тот.

– Я с тобой. – Антон поднялся из-за стола и похлопал себя по животу. – Надо маффин топ растрясти.

За маффин топ ему беспокоиться не приходилось – жир над брюками не свисал, – но сидеть неподвижно Антону надоедало еще быстрее, чем Альке.

– Идешь? – спросил он Ваню.

– Нет, – отказался тот. И добавил: – Таню зовите.

– Я хотела со стола пока убрать и фрукты поставить, – сказала Таня.

– Я уберу. И поставлю.

Таня посмотрела на мужа каким-то странным взглядом и молча вышла вслед за Антоном и Алькой.

– Что случилось, Вань? – спросила Нэла, дождавшись, когда закроется за ними дверь, ведущая в сад.

– Ничего.

Такой ответ мог обмануть ее не больше, чем ровная интонация и бесстрастное лицо брата. Может, по природной догадливости, а может, из-за двойняшечной связи она видела Ваню насквозь, при том, что все считали его закрытым человеком, и справедливо считали.

– Вы поссорились?

– Нет.

– А тогда почему Таня такая?

Если бы он сделал вид, будто не понимает, о чем речь, Нэла рассердилась бы: она не терпела, чтобы ее считали дурочкой. Но он притворяться не стал.

– Она беременна, – сказал Ваня.

– Да ты что! – ахнула Нэла. И тут же поправилась: – В смысле, ну и что такого?

– Такого ничего. Но я этого не хочу.

Нэла не то что давно не слышала, чтобы он говорил таким тоном – никогда она ничего подобного от него не слышала. Жесткость в Ванином голосе оказалась для нее полной неожиданностью. И главное, по отношению к кому, к чему!..

– Не хочешь ребенка? – растерянно спросила она.

– Не хочу.

– С Таней?

– Вообще не хочу! – В его голосе наконец мелькнули живые интонации. Но это были интонации раздражения, почти гнева. – При чем здесь Таня?

– Ничего себе! – Нэла рассердилась тоже. – Хорошенькое дело, рожать ей, а она ни при чем?

– Ей не надо от меня рожать, – отрубил Ваня.

– Как это не надо? Почему?!

Но прежде, чем брат успел ответить, она поняла наконец, в чем дело.

Его счастье с Таней и Алькой было таким сильным, что прошлое перестало существовать. Настоящее заполнило всю его жизнь, будто бы вытеснив горе. Но именно будто бы – никуда его прошлое, конечно, не делось, оно пульсировало болью, и эту боль он пытался заглушить сейчас жесткостью тона.

– Вань… – сказала Нэла. – Ну почему ты думаешь, что может опять… Вадик ведь… Это не по твоей вине могло ведь с ним случиться!

– Вина здесь вообще ни при чем. – Он пожал плечами. – А генетически мы эту проблему не исследовали.

– Ну так можно же теперь исследовать! – воскликнула она. – На сто процентов все заранее скажут, я уверена!

– А я не уверен. – Он будто гвозди вколачивал. – И проверять больше не хочу.