Кристалл Авроры

– Убежать? – недослышал Леонид.

– И убежать тоже. Отец меня избил вчера, и я не выдержала, вечером убежала. Перед самой облавой. Я про облаву не знала, впрочем.

– Как избил? – пропустив все остальное мимо ушей, вздрогнул Леонид.

– Очень просто. – Донка поморщилась. – Все цыгане женщин бьют, ничего в этом нет для них особенного. Плеткой отхлестал, надавал пощечин.

Пропасть, отделившая домашнюю девочку, которую учат музыке и французскому, от таборной цыганки, которую отец хлещет плеткой и отдает барону, – представилась Леониду во всей ужасающей очевидности. Он будто сам в эту пропасть заглянул, и голова у него закружилась.

– Больше мы об этом говорить не будем, – с трудом преодолевая просто-таки физическое это головокружение, сказал он. – Тем более сейчас. Сейчас вам надо просто лечь и уснуть.

Равнодушие, возможно, деланое, сменилось в ее взгляде мрачными всполохами.

«С вами лечь?» – яснее ясного спросили ее глаза.

– Постели здесь еще нет. – Леонид встал. – Укрыться вы можете пледом, а вместо подушки вам придется свернуть халат. Воды я с утра наносил. В ведре, что на плите стоит, горячая. Если не хватит, можно согреть еще. Надеюсь, разберетесь.

Он пошел к двери.

– А вы? – остановил его у порога Донкин голос.

– Я переночую у соседей.

Он обернулся и посмотрел на нее. Она тоже встала из-за стола. Он едва не зажмурился, такое от нее исходило сияние.

– Но… – начала было она.

– Что ваше имя означает? – спросил Леонид. – Ведь это цыганское имя?

– Неоценимая, – прямо глядя ему в глаза, ответила Донка. – Означает – неоценимая.

И с этим словом в самом своем сердце он вышел из комнаты.

Часть II

Глава 1

– Ты понимаешь, что они придумали?

Глаза у Антона сверкали, как кремень, из которого высекало искры андерсеновское огниво. И если бы в Нэлиных темных глазах различались отсветы, то они, может, сверкали бы тоже. А может и в самом деле сверкали, агаты сверкают же во внешнем свете.

Проект реставрации прадедова здания действительно производил ошеломляющее впечатление. Ребята-архитекторы перенесли эскиз на лист ватмана, такой большой, что он накрыл весь стол в Антоновом кабинете, и от этого ощущение значительности замысла лишь усиливалось.

– Я понимаю, – улыбнулась Нэла.

Все уже ушли, они с Антоном остались над этим огромным эскизом вдвоем. Даже если бы Леонид Гербольд не был Нэлиным прадедом, она чувствовала бы благодарность за то, что к его обветшалому творению отнеслись так бережно.

По предлагаемому проекту здание – Дом рабочих оно когда-то называлось – сохранялось полностью, внутри и снаружи, и даже более того, убиралось все, чем само это здание и его окружение были испорчены за восемьдесят лет своего существования. После сноса бессмысленных хозблоков, пристроек и будок вокруг предполагалось разбить сквер. Исчезало загромождение первого этажа, который был когда-то задуман как единое пространство, но постепенно превратился в скопище мелких клетушек непонятного назначения. На втором этаже был спроектирован музей конструктивизма и оставался во всем своем продуманном совершенстве концертный зал. В боковом крыле, где непонятно когда образовались жилые комнаты, которыми пользовались такие мутные люди, что невозможно было даже разобраться, кому это жилье вообще принадлежит, – устраивался маленький, на десяток номеров, дизайнерский отель.

Нэла и теперь считала, что Антон мало понимает в архитектуре, но гармоничность всего предлагаемого была так очевидна, что не понять ее было невозможно.

И его воодушевление, искры в его глазах наконец смягчили то, что никак не проходило между ними уже два месяца. Не проходило, а вот теперь наконец прошло, Нэла почувствовала это в Антоне так же ясно, как в себе, и поняла, что он почувствовал то же, и, как она, недоумевает сейчас: что между нами случилось, какая кошка пробежала?

Она вспомнила, как вовсе не кошка, а рыжая симпатичная корги смотрела на нее умильным взглядом, но воспоминание это тут же растаяло. Не все ли равно, на какой крючок Антон поймал для себя возможность создать вот это чудо, раскинутое сейчас на столе? И с какой стати ее так задело то, что он рассказал Кузнецову, кто был ее прадед? Нелепость собственной обиды, и непонятно даже, обиды ли, стала ей так очевидна, что она поежилась от стыда за себя.

– Ну что, пора? – спросил Антон.

– Куда? – вздрогнула от неожиданности Нэла.

– Так на Алькин день рожденья. Или… мы не идем?

Он смотрел исподлобья, глаза потемнели. Он боялся, что ее перемена по отношению к нему лишь почудилась.

– Мы идем, – ответила она.

Глаза сверкнули снова. Все-таки она нужна ему, он без нее тускнеет, это всегда так было, хотя и по непонятной причине: в ее энергии он не нуждается, у него, в отличие от большинства мужчин, и своей хватает с избытком.