Кристалл Авроры

Она молчала. Не потому что не находила слов – хватило бы ей слов, чтобы объяснить, как множество простых событий, отношений, предметов, привычек, сплетаясь друг с другом, образуют ткань обыденной жизни, и ткань эта надежно держит человека, когда у него иссякают силы. Нэла не из собственного опыта это знала – лет ей было мало, и сил у нее было много, – но все, о чем она читала, все, чем были картины на стенах музеев и совершенные дома на улицах городов, говорило ей об этом так же ясно, как фигурки каменных лягушек, которые собирала и расставляла среди цветов в своем саду соседка, как аахенские пряники и кёльнские ангелы на рождественской ярмарке, и дети, поющие на улице в день королей-волхвов, и… Какой плотной была эта ткань, какой надежной!

Все это она могла бы сказать своему мужу. Но молчала. Его «надо нам возвращаться», брошенное вскользь, как само собой разумеющееся, будто она была его рукой или ногой, будто не было у нее ни собственной жизни, ни работы, ни друзей, ни стремлений, ни представлений о счастье, – сразило ее наповал, заставило онеметь.

В тот вечер Антон не стал продолжать разговор – допил пиво, лег и уснул как убитый. Но, конечно, никуда его мысли не девались, как не исчезает бесследно ничто, поселяющееся у человека в сознании.

Глава 6

Все начало происходить так быстро, что Нэла не верила, что это происходит наяву. События кружились перед нею, как фигуры на детской карусели. Они с Антоном совсем недавно стояли перед такой каруселью в нормандском Онфлере; после того как он купил подержаный «Опель», их путешествия по выходным стали еще разнообразнее. Только в том кружении фигуры не исчезали, каждая лошадка и жирафа появлялась перед глазами снова и снова, а в неожиданно начавшемся кружении их жизни все исчезало мгновенно, как в воронке, куда уходит вода, увлекаемая силой Кориолиса. И непонятно было, какая сила уносит в бездну их общую жизнь.

Антон съездил в Москву, вернулся, уволился из мастерской Гюнтера, продал машину, сказал, что нашел работу и что Нэла приедет к нему сразу, как только он снимет квартиру, то есть в ближайшее время, но если она хочет, то можно сразу ехать вдвоем, только придется им тогда пожить раздельно, потому что с ее родителями жить он не хочет, а перебиваться по дядькиным знакомым вряд ли захочет она, если б те и предлагали.

Нэла слушала его и не верила своим ушам.

– Тебе что, вообще ничего не дорого? – спросила она однажды вечером.

Антон только что вернулся от приятеля, с которым вместе работал у Гюнтера – относил дрель, которую брал месяц назад, чтобы повесить картину, купленную как раз в Онфлере у уличного художника.

– Что не дорого?

Он смотрел на нее и не понимал, о чем она спрашивает, глаза у него блестели, и ясно было, что он уже не здесь, не на тихой этой улочке, а там, где задумал для себя другую жизнь, и нет на белом свете такой силы, которая могла бы его заставить от той желанной жизни отказаться, и уж точно не является такой силой любовь, если она вообще у него есть.

Самое ужасное было в том, что, думая все это, глядя на своего мужа, Нэла чувствовала, что ее любовь к нему только усиливается, когда она видит его вот такого, ерошащего волосы надо лбом, думающего непонятно о чем, стремящегося непонятно к чему и обнимающего ее с такой лаской и силой, которой и тело ее, и сердце отвечают одновременно.

Да, не дождавшись, чтобы она уточнила свой вопрос, Антон обнял ее, и они стали целоваться, потом оказались в кровати, потом уснули одновременно, будто провалились в беспамятство, а назавтра он уехал чуть свет, потому что в Москву был ранний рейс, напомнив Нэле, что ждет ее не позже как через месяц и, если надо, приедет, чтобы помочь ей продать ненужные вещи, собрать нужные и перевезти ее в Москву.

Она была так ошеломлена, что не могла даже сказать ему, что не будет ничего этого делать – ни продавать, ни собирать, ни переезжать.

А когда он уехал, то поняла, что не может без него жить.

Физически не может – задыхается. Это было так странно! Когда Нэла почувствовала это впервые, то испугалась, потому что никогда еще ее чувства не становились физическими ощущениями. Они были тонкой материей, им не место было в горле, пищеводе и желудке, но теперь вдруг оказалось, что у нее именно сдавливается горло, сужается пищевод и выворачивается желудок.

Она не могла ни есть, ни пить, ни дышать, днем еще было ничего, а ночами, и особенно под утро, подступал такой ужас, что, живи Нэла на высоком этаже, она не была бы уверена, что не выбросится из окна. Она читала о том, что так бывает, но и представить не могла, что подобное может происходить с нею – ее жизнерадостность была надежной страховкой от явлений такого рода. Но теперь это происходило, день за днем, ночь за ночью, и к исходу недели она совершенно обессилела.

«Зачем я себя мучаю? – наконец подумала она, глядя, как светлеет окно. – Он что, в Зимбабве меня зовет? Да в Москву же, это же я ее люблю, не он даже!»