Кристофер Нолан. Фильмы, загадки и чудеса культового режиссера

Съемки «Помни» заняли двадцать пять дней и прошли по всему Лос-Анджелесу и его окрестностям: в закусочной в Бербанке, на заброшенном заводе в Лонг-Бич и в мотеле в районе Тухунга со внутренним двориком, удачно огороженным железным забором, словно в тюрьме. Подходило к концу долгое жаркое лето, и Нолан чуть было не перенес производство подальше на север, чтобы погода была более пасмурной – ему нужен был приглушенный, рассеянный свет. А интерьер мотеля возвела художница-постановщица Патти Подеста в одном из павильонов Глендейла. Декорация получилась достаточно тесной, дискомфортной, окна были занавешены, чтобы вместе с остекленным лобби и зарешеченным двориком создать для героя эдакий вольер – мотель в духе Эшера.

На «Помни» Нолан впервые работал с оператором Уолли Пфистером; за год до съемок они познакомились на фестивале «Сандэнс», где Нолан продвигал «Преследование». Пфистер снимал на камеру Panavision Gold II с анаморфным объективом – такой формат дает малую глубину резкости, и обычно его используют для съемки эпических пейзажей, а не клаустрофобных триллеров. То есть, если кадр сосредоточен на лице Гая Пирса, все остальное находится в расфокусе – отличное решение для фильма, где герой доверяет лишь собственным органам чувств. Нолан снова и снова возвращался к идее «тактильности», старался максимально четко зафиксировать звуки и образы, которые окружают Леонарда.

Нолан дает указания Гаю Пирсу на съемочной площадке в Лос-Анджелесе;

Джо Пантолиано отдыхает между дублями.

«В рассказе “Фунес, чудо памяти” мне, помимо прочего, запомнилась его четкость, – говорит Нолан. – Для героя Борхеса все стало кристально ясным. В рассказе есть ощущение осязаемости, физического присутствия мира, и это – важный аспект “Помни”. Я иногда сравниваю создание фильма с ваянием скульптуры, это тактильный опыт. А интервьюеры не понимают: “Что он такое несет?” Мне важно установить контакт со зрителем. И чем более осязаем этот контакт, тем больше у меня возможностей как у рассказчика. Установить такую связь очень непросто. Но это способ перенести зрителя на место героя. В поисках разгадки Леонард во многом полагается на сенсорную память. Герой говорит об этом в одном из диалогов – очень эмоциональной сцене, блестяще сыгранной Гаем; я многому у него научился. Речь идет о памяти ощущений: “Я знаю, каким будет звук, если постучать по дереву. Я знаю, какой на ощупь будет пепельница, если взять ее в руку”. Леонард чрезвычайно ценит свои ощущения от мира, свои воспоминания о мире, потому что они у него еще есть, они работают. Мы не придаем этим вещам значения, даже не связываем их с памятью, однако на самом деле память – важный инструмент восприятия. Леонард понимает, что его память больше не работает, так что он особо ценит те аспекты, в которых еще может на нее положиться. С актерами мы много говорили о необходимости чувствовать мир. Герой знает лишь то, что непосредственно находится в сфере его ощущений, и для него они крайне важны. Не только как улики, но как воспоминания. Память ощущений».

Гай Пирс и Кэрри-Энн Мосс; Натали рассматривает татуировки Леонарда Шелби. Осязаемая реальность «Помни» вдохновлена описаниями памяти у Борхеса в рассказе «Фунес, чудо памяти» (1942), где автор изобразил «многообразный, преходящий и почти невыносимо отчетливый мир».

Сенсорная память Леонарда – его единственное доказательство собственного существования. Тонкая ниточка, на которой держится его личность.

«Некоторые вещи я знаю наверняка. И вот пример. Я знаю, каким будет звук, если постучать по столу. Я знаю, какой на ощупь будет пепельница, если взять ее в руку. Видишь? Это придает уверенность. А мы такие воспоминания даже не замечаем. Знаешь, я ведь очень многое помню. Каким был на ощупь мир… и она».

Данный монолог появился отчасти как ответ на вопросы актеров и съемочной группы; такими словами Нолан объяснял им фильм. Отсматривая материал со съемок этой сцены, режиссер возблагодарил судьбу за встречу с Пирсом. «Когда я увидел этот эпизод на экране, я подумал: какое счастье, что у меня есть Гай, – рассказывает Нолан. – Он нашел нечто, что пробудило текст к жизни; нечто, о чем я даже не предполагал. Он глубоко прожил этот монолог, придал ему удивительную эмоциональность».