Критическая теория

Итак, Альтюссер стал учителем всех французских левых, и главная его идея – тотальность действий идеологии в капиталистическом мире. Согласно Альтюссеру, идеология никогда не объявляет себя, никогда не говорит «Я идеология», «Сейчас я буду пропагандировать капиталистический образ жизни», то есть, конечно, такая пропаганда есть, но как некоторый вызов, китч, но не как эффект самой идеологии. А сама идеология действует обходными путями, через, казалось бы, нейтральные институты, такие как то же самое наблюдение, которое всегда идеологически окрашивается как наделяющее одних властью, а других – подчинением. Поэтому Альтюссер разводил пропаганду, которая всегда говорит от первого лица, агитирует, призывает, и идеологию, которая как бы существует в третьем лице, как некоторый всепроникающий аппарат надзора и подчинения, выученной беспомощности; «Все в нашей Франции хорошо».

Идеология, согласно Альтюссеру, не обращается к человеку, а «окликает» его, наподобие того, как при звуках «пожар» все относят это к себе, хотя этот призыв относится ко всем. Последователи Альтюссера потом постоянно уточняли этот грамматический аспект: Деррида, Рансьер, Бадью и многие другие говорили, что здесь бывают более сложные конфигурации: например угнетение вполне обращается к отдельному человеку, но потому, что человек уже признал свое бессилие перед обстоятельствами благодаря какой-то хитрой и остановившейся на себе грамматической конструкции, вроде «ну что я могу». Альтюссер также называл себя сциентистом и анти-гуманистом, он считал, что «гуманизм» левых, при всей благонамеренности, приводит к превращению коммунистов просто в одну из парламентских партий, поддерживающих существующий порядок, и партийные интересы оказываются тогда выше научной истины.

Лидером гуманистов был Роже Гароди, очень странный человек, он выиграл в 1962 году у Делеза, которого поддерживал Фуко, борьбу за место декана в университете Клермон-Феррана, он любил СССР и только после пражских событий 1968 года отошел от советской ориентации, но при этом в СССР его не любили – он выступал за так называемый «реализм без берегов», считая, что все люди доброй воли, а не только коммунисты работают на приближение коммунизма, что, например, самый аполитичный писатель вполне обличает пороки буржуазного общества, просто потому что честен. Такая деполитизация, довольно справедливо критиковавшаяся в СССР, потом закружила самого Гароди, который начал скитаться по партиям, чтобы не просто хвалить себя как честного человека, а заниматься политикой, в конце концов он стал исламским деятелем Реджой Джаруди, трактующим ислам как вершину мирового гуманизма, потому что в нем, как он говорил, любой человек представляет Аллаха на земле, а не только обожившиеся святые, как в христианстве, дружил с Муаммаром Каддафи, защищал Палестину и писал откровенно антиеврейские книги. Разумеется, никто уже его всерьез не воспринимал, когда он говорил, что американцы якобы сами взорвали свои небоскребы в Нью-Йорке, чтобы начать поход против исламского мира, – показательный пример, как деполитизация приводит к конспирологии. Антисоглашатели исходят из личной ответственности, а соглашатели любят, чтобы кто-то за них решал, потому ищут, к кому присоединиться, и легко верят в теорию заговора.

Для всех французских левых была существенна книга Альтюссера «Читать Капитал» (1965). В этой книге он смещает вопрос от того, что сказано в «Капитале» Маркса, к тому, каким является читатель «Капитала» – здесь Альтюссер принадлежит «читательскому повороту», который обычно связывается с рецептивной эстетикой В. Изера (понятие «имплицитный читатель») и (пост)структурализмом У. Эко (понятие «образцовый читатель»), для которой произведение становится по-настоящему состоятельным, когда оно по-настоящему прочитано. Альтюссер отвечает на вопрос совсем просто: читателем «Капитала» является рабочий, угнетенный, эксплуатируемый, потому что такой рабочий понимает, о чем там написано, он каждый день сталкивается с этой реальностью и видит даже механизмы этой реальности.

Тогда как интеллектуалу, чтобы читать «Капитал», предстоит приблизить свою оптику к оптике рабочих, интеллектуал может понимать, что какая-то эксплуатация и несправедливость происходят, но понять все их механизмы, от экономических до психологических, он не сможет, потому что он слишком привык наблюдать поведение людей, его результаты, а не мотивации. Но главное, интеллектуал, допустим простой историк, должен осознать, насколько его представления, например об «успехе страны» или «росте благосостояния», которые он считает само собой разумеющимися, на самом деле внушены самим устройством капиталистического производства, представляют собой некоторую вложенную извне иллюзию, скрывающую беды, которые происходят с людьми прямо сейчас, и кризисы, которые начинаются прямо сейчас. Вообще, французский неомарксизм недолюбливает гуманитарные науки, считая, что они в большинстве случаев поддерживают истеблишмент и разные несправедливости именно в силу инерции методов.