Критические статьи

Когда урок, продолжавшийся часа два с половиною, кончился, Т. стала просить Листа, чтобы он перенес следующий урок с пятницы на субботу, потому что ей неудобно приготовить что-нибудь по случаю концерта. — «Вот так она всегда со мной делает!— ткнул на нее пальцем Лист, обращаясь ко мне, — а я... ну как я ей откажу! Она всегда хочет быть права и заставляет меня сделать по-своему! Ну что же, господа? — обратился он к прочим ученикам. — Согласны ли вы будете отложить на субботу, а? — «Конечно, конечно», — затрещали все. — «Ну, так и будет! В субботу!» Вообще Лист, видимо, жалует ужасно Т. Когда она сыграла одну вещь (действительно великолепно), он воскликнул: «Браво! Этого из вас никто так не сыграет!» — обратился он к остальным ученикам. Всех учеников при мне играло 2; учениц 3. Когда ученики стали уходить, Лист провожал их в переднюю и помогал некоторым одеваться; ученицы многие, прощаясь, целовали руку, он их целовал в лоб. Когда все ушли, он долго еще смотрел им вслед и, обратившись ко мне, сказал: «А какой все это отличный народ, если бы вы знали!.. И сколько здесь жизни!..» «Да ведь жизнь-то эта в тебе сидит, милый ты человек!» — хотелось мне сказать ему. Он в эту минуту был очень хорош. Когда я взял шляпу, Лист сказал: «Куда же Вы?» Я пояснил, что иду в отель, а затем к баронессе М. «Прекрасно, значит мы увидимся скоро. До свидания!» Видимо, он порядочно устал.

Заняв комнатку в маленькой буржуазной гостинице Thüringer Hof, я отправился к М. Когда я вошел, Лист был уже у нее. Мы поболтали о разных разностях, вошел человек и доложил, что чай готов. Лист поднялся, предложил руку баронессе, и мы двинулись в столовую. Хозяйка представила мне своего сына, юношу лет 16, и мы вчетвером уселись за изящно сервированным столом, я по правую, Лист по левую руку баронессы; больше никого не было. Чай приготовляла сама хозяйка в спиртовом английском приборе. К чаю поданы были всевозможные закуски, вино и пиво. Лист за чаем был очень разговорчив, и мы с ним много болтали о музыке. После чая хозяйка повела нас в гостиную к роялю. Прежде всего она подсунула Листу одну из его рапсодий, прося показать, как играется то-то и то-то. Это была, без сомнения, очень прозрачная женская хитрость, которую раскусить, разумеется, было немудрено. Лист рассмеялся. «Вам хочется, чтоб я сыграл ее? Извольте; только прежде всего я хотел бы сыграть симфонию m-r с самим автором. Куда хотите: на primo или на secondo?» — обратился он ко мне. Я — разумеется, и руками и ногами! Наконец я уговорил сесть баронессу; она согласилась только на andante. Лист сел на secondo. Лист не удовольствовался, однако, этим. «Баронесса очень любезна, но мне все-таки хочется проиграть эту вещь именно с вами; не может быть, чтобы вы не могли играть ее; вы так хорошо аранжируете для фортепиано, что я не верю, чтобы вы совсем не играли. Садитесь!» Не говоря более ни слова, он взял меня за руку и усадил на secondo, а сам сел на primo. Я было опять на дыбы. «Allez, jouez donc! autrement Liszt vous en voudra; je le connais, moi»[67], — шепнула баронесса. Я хотел было начать andante, которое было раскрыто; но Лист перевернул ноты и мы начали финал, потом скерцо, потом первую часть — так и проиграли всю симфонию со всеми повторениями. Лист не давал мне останавливаться: по окончании одной части перевертывал ноты и говорил: «Allez toujours!»[68] Когда я врал, пропускал или не доигрывал, он мне замечал: «Зачем пропускать — это так хорошо!» «Ah! le cher compositeur, il’a si bien composé et il ne veut pas le jouer!» [69]

Когда кончили, он по нескольку раз проиграл еще одни отдельные места симфонии и по косточкам разобрал всю до мельчайших подробностей. Между прочим, он дал мне несколько мелких, но практических советов относительно аранжировки (плод очень внимательного отношения к симфонии), на случай если я буду издавать симфонию вторым изданием; где, например, написать октавой ниже и поставить над этим 8^~ для удобства чтения. В различных местах у него были еще раньше сделаны карандашом всякие пометочки, NB, кое-где поставлены пропущенные в корректуре знаки — диезы, бемоли.

Когда мы кончили, он сказал: «Мы знаем мало вашей музыки, но зато, как видите, изучили вас весьма основательно». Потом он и баронесса стали настойчиво просить, чтобы я спел мои романсы и показал что-нибудь из оперы. От пения я решительно отклонился. «Ведь у Глинки тоже не было настоящего голоса, однако он пел свои вещи», — приставала баронесса. Чтобы отвязаться, я сыграл им один женский хорик, который обоим очень понравился. Наконец я в свою очередь стал просить, чтобы Лист что-нибудь сыграл. Они взяли с меня слово, что я еще приеду к ним в Веймар, покажу мою 2-ю симфонию и т. д. Лист приставал, нет ли у меня манускриптов, чтобы я показал ему. Порешили, что я приеду в субботу на урок к нему, а вечером к баронессе, переночую в Веймаре и буду в воскресенье на matinée. Лист сел за фортепиано и сыграл рапсодию свою и еще что-то, не помню чье. Играл, впрочем, не много: было уже поздно!