Критический эксперимент 2033

«Каждый из нас совершал грехи и поступки, каждый из нас порою даже упивался и гордился своими нечестными делами, но когда целое сообщество поставило крючкотворство, обман и хитрость на место чести, совести и справедливости, это уже смертельная болезнь всей Республики! Высшие понятия подменены низшими».

«Я не хочу одной краской мазать всех сенаторов и патрициев. Вы видели среди них диктатора Валерия, который вёл себя по чести и совести, и даже Аппий Клавдий, хоть и враг наш, но враг честный, как он доказал запрещением перепродавать кабалу и своей молитвой Юпитеру. А жадную свору нужно поставить на место. И здесь я соглашусь с Гаем Сицинием: бить надо не по морде, они утрутся и продолжат безобразничать, а по мошне! Мы решаем, что всякая долговая кабала незаконна, и это будет для отцов-ростовщиков признаком того, что терпение народа лопнуло. «Crudelitatis mater avaritia est». (Жадность — мать жестокости)».

«Но раз мы так решаем, надо будет соответствовать решению своему, а то получится: «Mare verborum gutta rerum». (Море слов — капля дел). Ведь именно так выходит у наших противников, да и мы, плебеи, ещё не сумели показать свою силу и организованность. Мы должны наладить дежурство у тех, кто должен быть забран в кабалу, и сразу собирать народ, если их пытаются схватить. Не стоит зря проливать кровь. Если слуги и клиенты будут драться, побить их нужно и отпустить. А если будут ругаться и оскорблять, просто не допускать их к кабальному и смеяться над ними. Тогда мы будем благороднее наших противников, и Судьба станет нам благосклонна: Fata favorabilia. Так что решение обязывает нас к дисциплине, почти что как в бою. Это и есть наш бой, но мирный, безоружный, и по мере возможности без насилия и крови».

«А трибуны должны собрать днём по тысяче плебеев и освободить кабальных у трёх патрициев. Я предлагаю трёх самых завзятых ростовщиков, не считая Аппия Клавдия, которого пока не стоит трогать, поскольку он Persona sacrosancta (Священная особа). Это Тит Ларций, Гней Карвилий и Тит Титурий Лупанар».

Народ заволновался: ведь Титурий был плебеем!

«Да, именно так, квириты, если вы хотите быть державным народом! «Dura lex sed lex» (Закон суров, но это закон). Если мы будем карать только чужих, а своих, кто грешен ещё больше, оставим безнаказанными, все скажут, что у нас respublica in capite (нет царя в голове). А в головах и на небе должен быть царь».

Предложение Квинта было принято. Лициний и Альбин поздравили его, а Сициний что-то невнятное пробурчал, проходя мимо. Видно было, что он начинает завидовать новому народному вождю.

А у Евгения в голове вдруг сильно закололо, как будто в макушку воткнули копьё. Значит, становиться народным вождём вредно для его цели. Он сейчас на грани решающей ошибки. Но ведь мог бы не обратить внимание на этот знак: на минуту острая боль, а потом прошла бесследно! И, наверно, не обратил бы, если бы утром не занялся «ревизией».

Организованный отпор и освобождение должников (в том числе и у одного плебея, конечно же, пресловутого и бесчестного) перепугали сенаторов так, что сенаторский нужник оказался переполнен. Опять Сенат собрался на заседание, и уже некоторые с надеждой поглядывали на Аппия: вдруг тот в молитве выдаст подсказку. Но Аппий произнёс формулы без всяких изменений.

Тит Ларций, пытаясь оставаться хладнокровным после вчерашнего вторжения хорошо организованной армии плебеев с дубинками в его домус, произнёс:

— Народ присягал не диктатору, а консулам. Я не слышал, произнёс ли царь Аппий формулу роспуска войск после триумфа?

Аппий демонстративно молчал. Первоприсутствующий Ларций продолжил:

— Сенаторы, если никто не возражает, я потребую у Аппия ответа, произносил ли он эту формулу?

— Нет, — кратко сказал царь.

— Ну, значит, войско ещё не распущено. Я слышал, что эквы вновь угрожают войной. Пусть консулы выведут войско из города, и страсти утихнут. «Nulla tempestas magna perdurat». (Большая буря не бывает продолжительной).

Услышав о том, что консулы вновь созывают войско, плебеи опять собрались на Эсквилине, Сициний выступил кратко и ясно:

— Убьём консулов и клятвы сами собой станут недействительными.

Два других трибуна сначала даже поддержали Сициния, а потом задумались:

— Сограждане, «Festinationis comites sunt error et poenitentia». (Спутники поспешности — ошибка и раскаяние). Надо бы нам точно выяснить, избавит ли нас от клятвы убийство. А то совершим страшное преступление, а вдобавок к нему ещё и непростительный грех. Надо спросить мудрого человека.

И тут Евгений вновь не удержал слова:

— Лучше всего Аппия Клавдия!

— А лучше всего было бы послать тебя к нему, — ехидно сказал Гай Сициний.

Всё собрание расхохоталось, представив встречу двух заклятых врагов. Но Альбин, выждав, пока народ утихнет, произнёс: