— Плебеи! Державный народ! Вы понимаете, что, если вы примете предложение Сициния, нас ждёт не просто война, а bellum civilitas, война гражданская! Что брат будет воевать против брата, сын против отца, друзья друг против друга, родственники между собою? А такой раздор всегда приводит к зверствам и жестокостям. «Memento patriam!» (Помни о родине!) А Сицинию я скажу: «Vincula da linguae vel tibi vincla dabit». (Свяжи язык, иначе он тебя свяжет). Ты своим красноречием поставил нас на грань гибельного решения. Народ, я предлагаю следующее. Пусть переговоры проведут трибуны, а мы дадим им наказ. Самое главное, чтобы народ получил возможность без применения силы защищать своих людей от злоупотреблений властью. Если даже какие-то законы не очень справедливы, нужно, чтобы их несправедливые применения можно было отменить. Народу нужно иметь свою часть власти, и именно такую, которая будет защищать народ, а не такую, которая сначала будет уничтожать врагов народа, а потом, разохотившись, и за сам народ возьмётся. Поэтому потребуем, чтобы трибуны составили договор, по которому мы сможем иметь своих представителей во власти, защищающих народ! А далее надо было слушать: Менений имеет полномочия скрепить окончательный и неотменимый договор своею клятвой, и после того, как мы поклянёмся, поклянутся в верности соглашению Сенат и консулы!
Предложение Квинта было поддержано, но народ не доверил решение трём трибунам. Он увеличил их число до двадцати, и в эту двадцатку вошёл Квинт, как он ни отказывался.
Двадцатка совещалась почти всю ночь. Но зато на следующий день совместно с Менением было быстро выработано решение. Трибуны становятся магистратами. Они могут остановить любое решение суда, Сената или другого магистрата, нарушающее справедливость и права плебея. Они могут освободить арестованного из-под конвоя и из темницы, кабального из кабалы. Их решения не могут быть опротестованы другими магистратами. Но, чтобы не разлагать военную дисциплину, власть трибунов ограничивается померием: стенами Города и милей вокруг них. В военном походе приказывают консулы либо диктатор. А чтобы трибуна не могли убить, их особы объявляются священными и поднявший руку на трибуна должен быть принесён в жертву Юпитеру, его имущество расхищено народом, дом сожжён и место, на котором он стоял, объявляется проклятым на тридцать лет, а семья преступника продана в рабство. Поскольку теперь трибуны — должностные лица республики, они должны, как и другие магистраты, переизбираться ежегодно. Избирают их плебеи на своих плебисцитах.
Народ единодушно одобрил договор, но из трёх трибунов доверил стать магистратами лишь двум, выведя из их состава Сициния. Пытались ввести вместо него Квинта, но тот заявил:
— Обет, нерушимый и страшный, принесённый мною неведомому Богу, запрещает мне занимать государственную должность. А тебе, державный народ, советую. Кое-кто уже начал сворачивать палатки. Задержимся здесь, пока Сенат и консулы не поклянутся в выполнении договора и не приведут к присяге патрициев и оставшихся в Городе плебеев. «Saepe mora est melior». (Часто промедление полезно).
Поняв, что промедление будет гибельно, за три дня Сенат и консулы привели к присяге народ Рима, и плебеи во главе с двумя трибунами двинулись в Город. Чтобы скрасить Сицинию поражение, трибуны предложили назначить им трёх помощников, одним из которых стал Сициний.
22. Первый день в лесу
Жить в Риме было опасно из-за постоянных интриг, а для Порции невыносимо из-за полного бойкота её «женским обществом». Поэтому Квинт объявил, что желающие быть его учениками должны будут вместе с ним жить во время ученичества в горах.
К Квинту пришли молодые плебеи из числа тех, кто уже выражал желание получить его уроки:
— Квинт Гладиатор, скажи, если мы будем учиться у тебя, мы тоже должны будем дать обет не занимать государственных должностей?
Квинт улыбнулся: на лишения и трудности эти юноши были готовы, почитать неведомого Бога — тоже, а вот честолюбие смирить не желали. Да и вредно было бы сейчас их смирять.
— Такой обет должен дать лишь тот из вас, кто намерен учить единоборству других. Не давши его, вы можете учить лишь своих детей.
Это разъяснение вполне удовлетворило молодёжь, и они стали осаждать Квинта, требуя быстрее начать обучение.
Тем временем Квинт немного обучился ездить на лошади, рассказав, что в наказание за слишком ретивую езду на богине Венере его Бог лишил его умений всадника и велел ему учиться заново. Объяснение было принято, над Квинтом подсмеивались, но в целом отношение к нему мужчин стало даже лучше.