Критик как художник

Склонности Уэйнрайта были действительно необыкновенно разнообразны. Так, например, он интересовался всем, что относится к сцене, и самым положительным образом настаивал на необходимости археологической точности в костюмах и декорациях. «Если для искусства, – говорил он, – стоит вообще что-нибудь делать, то это стоит того, чтобы быть сделанным хорошо»; и он указывает, что, раз мы допустим анахронизм, то трудно определить, где следует провести границу. В литературе также он был, повторяя слова лорда Биконсфильда в одном знаменитом случае, «на стороне ангелов». Он, один из первых, восхищался Китсом и Шелли – «трепетно-чутким и поэтичным Шелли», как он его называл. Его восхищение пред Уордсвортом было искренно и глубоко. Вильяма Блэка он высоко ценил. Одна из лучших копий «Песен Ведения и Неведения», какая ныне существует, была изготовлена специально для него. Он любил Алэна Шартье и Ронсара, а также драматургов времен Елисаветы, и Чосера, Чапмана и Петрарку. Для него все виды искусства сливались воедино. «Наши критики, – замечает он очень тонко, – по-видимому, вовсе не признают тождества источников поэзии и живописи, а также того, что истинный успех в серьезном изучении одной отрасли искусства всегда соответствует такому же успеху в другой отрасли». Далее он говорит, что если человек, не восхищающийся Микеланджело, толкует о своей любви к Мильтону, то он обманывает или самого себя, или других. К своим товарищам по сотрудничеству в журнале «London Magazine» он всегда относился необыкновенно благородно. Он хвалил Бэрри Корнвалля, Аллана Кунингама, Хэзлитта, Эльтона и Лэй Хента без всякого коварства, свойственного друзьям. Некоторые из его этюдов, посвященных Чарльзу Лэмбу, представляют в своем роде нечто превосходное. В них Уэйнрайт с мастерством истинного актера подражает стилю того, кого он описывает:

«Что я могу сказать о тебе, помимо того, что уже известно всем? Что ты совмещаешь в себе веселый нрав юноши со зрелыми познаниями взрослого, что у тебя самое любвеобильное сердце, какое когда-либо способно было вызвать слезы на глазах».

Как остроумно он умеет не понять вас и уместно вставить самую неуместную остроту. Его речь проста и сжата, как речь его любимых писателей времен Елисаветы, – настолько сжата, что иногда непонятна. Словно крупинки чистого золота, собираются его изречения и составляют целые книги. Он беспощаден к раздутой славе и часто отпускает колкие замечания по поводу «моды на гениальных людей». Сэр Томас Браун – его «сердечный друг», как и Бертон и старик Фуллер. В минуты любовного настроения он забавляется чтением благоухающих страниц «несравненной герцогини»; а комедии Бомона и Флетчера навевают на него светлые грезы. Он высказывает свое мнение о них с вдохновенным видом, и в таких случаях лучше всего предоставить ему рассуждать одному; если кто-нибудь выражал свое мнение по поводу признанных любимцев, он способен был оборвать его или бросить замечание такого свойства, что трудно бывает определить, вызвано ли оно непониманием или чувством досады. Однажды вечером у С. темой разговора были, между прочим, эти два любимца-драматурга. М-р X. хвалил страстность и высокий слог одной трагедии (я не помню, которой), но Элиа тотчас же перебил его, сказав: «Это пустяки. Главное – лиризм, да, лиризм».

Одна сторона литературной деятельности Уэйнрайта заслуживает особого внимания. Можно сказать, что современная публицистика обязана ему несравненно большим, чем какому-нибудь другому человеку, жившему в начале этого столетия. Он был пионером прозы «в восточном стиле» и увлекался картинными эпитетами и высокопарными преувеличениями. Одной из величайших заслуг значительной и весьма популярной школы авторов передовых статей на Fleet Street было то, что они выработали настолько блестящий слог, что он заслонял собою содержание; и можно смело сказать, что Janus Weathercock был основателем этой школы. Он хорошо понимал также, что публику легко заставить интересоваться своей личностью, если только постоянно говорить о самом себе. И вот этот необыкновенный молодой человек в своих чисто публицистических статьях рассказывает всему свету, что он ел за обедом, где шьет себе платье, какие вина он предпочитает, в каком состоянии его здоровье, – совсем как если бы он писал еженедельные хроники для какой-нибудь из распространенных газет нашего времени. Если это и была наименее ценная сторона его творчества, то она, во всяком случае, принесла самые явные результаты. В наше время публицист – это человек, докучающий публике случайными мелочами из сферы своей частной жизни.