Критик как художник

Его отвезли обратно в Ньюгейтскую тюрьму, где он должен был ждать своего отправления в колонии. В одной из его ранних статей есть странный отрывок; он представляет себе, что «лежит в Хорсмонгерской тюрьме и приговорен к смерти» за то, что не в силах был устоять против искушения и украл несколько «Марк-Антониев» из Британского музея, чтобы пополнить свою коллекцию. Наказание, к которому он был теперь приговорен, для человека с его воспитанием и образованием было равносильно смерти. Он горько жаловался на это своим друзьям и не без основания указывал, что люди должны были бы понять, что деньги, в сущности, принадлежали ему, так как достались ему от его матери, и что подлог, как таковой, был совершен уже тринадцать лет тому назад, а это, по его выражению, является уже по меньшей мере «circonstance attenuante». Постоянство личности – очень тонкая метафизическая задача, и, конечно, английские законы разрешают этот вопрос слишком быстро и грубо. Тем не менее есть нечто драматическое в том, что это тяжкое наказание было наложено на него за преступление, которое, если мы вспомним его роковое влияние на язык современной журналистики, было отнюдь не самым тяжким из всех его преступлений.

Во время его пребывания в тюрьме на него случайно наткнулись Диккенс, Макрэди и Хэблот Браун. Они обходили лондонские тюрьмы в поисках художественных впечатлений и в Ньюгейте неожиданно увидали Уэйнрайта. Он встретил их вызывающим взглядом, как рассказывает Форстер; но Макрэди «пришел в ужас, узнав в нем человека, с которым он был близок в былые дни и за столом которого обедал».

Другие проявляли больше любопытства, и некоторое время камера Уэйнрайта была местом сборища светского общества. Многие литераторы также навещали своего старого собрата по перу. Но это не был уже больше тот веселый «Янус», которым так восхищался Чарльз Лэмб. Он, по-видимому, превратился в настоящего циника.

Агенту одного страхового общества, посетившему его однажды и решившему воспользоваться удобным случаем, чтобы заметить, что «преступление, в сущности, очень невыгодное предприятие», Уэйнрайт ответил: «Сэр, вы, деловые люди, занимаетесь спекуляциями и рискуете. Одни из них удаются, другие – нет. У меня сорвалось – вам повезло. Вот единственная разница, сэр, между мною и моим посетителем. Но я должен вам сказать, сэр, что в одном отношении мне везет до самого конца. Мне суждено всю мою жизнь до самой смерти сохранить достоинство джентльмена. И мне это всегда удавалось. Мне удается это и теперь. По обычаю этого места все, занимающие общую камеру, каждый день по очереди выметают ее. Я занимаю эту камеру вместе с каменщиком и трубочистом, но им никогда не приходит в голову протянуть мне щетку». Когда один из его друзей стал упрекать его в убийстве Элен Аберкромби, он пожал плечами и сказал: «Правда, это ужасно, но у нее были такие толстые ноги».

Из Ньюгейта его перевезли в Портсмут, во временную казарму для матросов, а оттуда его отправили на «Сусанне» в Вандименову землю вместе с тремястами других каторжников. Это путешествие, по-видимому, было для него крайне тяжело. В письме к одному из приятелей он горько жалуется на позор, который должен терпеть «собрат поэтов и художников», обреченный на общество «неотесанной деревенщины». Этот эпитет, прилагаемый Уэйнрайтом к своим товарищам, не должен удивлять нас. В Англии преступление редко является следствием порока. Оно почти всегда бывает результатом голода. Надо предполагать, что на судне не нашлось ни одного сочувствующего ему слушателя и, пожалуй, ни одного человека, интересного с психологической стороны.

Однако его любовь к искусству никогда не покидала его. В Гобарт-Тауне он устроил себе мастерскую и снова начал рисовать и писать портреты, а его беседа и манеры, по-видимому, не утратили своей обаятельности. Не отрешился он также от своей привычки отравлять; нам известны два случая, когда он снова пытался отделаться от людей, чем-нибудь обидевших его. Однако рука его как будто утратила уже прежнюю ловкость. Обе его попытки кончились полной неудачей. Недовольный всем тасманийским обществом, он подал в 1844 году на имя местного губернатора, сэра Джона Эрдлея Уильмота, прошение с ходатайством о выдаче ему отпускного свидетельства для возвращения на родину. В своем прошении он говорит, что его «преследуют идеи, которые стремятся вылиться в формы и образы; но здесь он не имеет возможности пополнять свои знания и упражняться в полезной или хотя бы только приличной речи». В его ходатайстве ему было, однако, отказано. Тогда товарищ Кольриджа стал искать утешения в чарах «Paradis Artificiels», тайна которых известна одним лишь потребителям опия. В 1852 году он умер от апоплексического удара. Единственным живым существом, разделявшим его одиночество, была кошка, которую он очень любил.