Критика русской истории. «Ни бог, ни царь и ни герой»

И это фотографическое сходство не менее поучительно, нежели тот всем привычный факт, что город, возникающий в начале XX века, где-нибудь в глуши Южной Африки, как две капли воды будет похож на город, который одновременно строят в Канаде или даже на европейских «концессиях» Китая. Утомительное однообразие буржуазной культуры нашего времени, как правило, объясняется громадной ролью, какую играет в современной жизни техника, одинаковая под всеми широтами и долготами. Общество начала XVIII века было еще почти столь же примитивно в этом отношении, как и его предшественники на два столетия раньше. Стоит почитать переписку французских чиновников придворного и дипломатического ведомств, решавших в 1717 году трудную задачу: как им переправить из Кале в Париж русского царя с его свитой – десятка четыре народу, не больше чем на пару вагонов теперешнего экспресса. А тогда люди не знали ни днем, ни ночью покоя от мысли, где достать столько экипажей, чтобы поместить в них такую толпу? И смогли выйти из затруднения, только сделав перевозку знатных путешественников натуральной повинностью местного крестьянства.

Общество, так еще мало умевшее бороться с природой, должно было гораздо более нашего зависеть от времени и пространства. Тем удивительнее смотреть, как русские современники Петра до мелочей воспроизводят отдаленный от них на два столетия и большинству из них совершенно незнакомый итальянский и фландрский «ренессанс». Возьмем классическую характеристику этого последнего, сделанную в свое время Тэном. «Живописные праздники, которые давались во всех городах, торжественные въезды, маскарады, кавалькады составляли главное удовольствие народа и государей… Когда читаешь хроники и мемуары, видишь, что итальянцы хотели сделать жизнь роскошным празднеством. Все другие заботы им казались глупостью».

Мы не должны смущаться этим общим определением «итальянцы»: в приведенных автором примерах мелькают имена Галеаццо Сфорцы, герцога миланского, кардинала Пьетро Риарио, Лаврентия Медичи, Папы Александра VI или Льва X. Итальянцы, стремившиеся превратить свою жизнь в роскошный праздник, это – опять-таки «двор» и отчасти «город», итальянское крестьянство жило и тогда так же, как двести лет раньше и как двести лет спустя.

Приглядитесь к подробностям этого «роскошного праздника». У Папы Льва X был шут, монах Мариано, «страшный обжора, который мог проглотить сразу вареного или жареного голубя и мог съесть за один присест сорок яиц и двадцать цыплят». Папу очень забавляла картина, где Мариано был изображен, окруженный всячески издевавшимися над ним чертями. В присутствии Папы представляют комедию, один сюжет которой, любезно объясненный предварительно публике папским нунцием, заставил покраснеть присутствовавших французских дипломатов. А можно себе представить, насколько целомудренны были эти современники Франсуа I, «тешащегося короля» (le roi qui s’amuse)! Когда публика расходилась после этого спектакля, была такая давка и толкотня, что счастлив был тот, кому только «чуть-чуть» не сломали ногу.

А накануне Папа смотрел турнир между двумя кавалькадами: одна была одета в костюмы мавров, другая – в испанские. Дрались «только» палками, «что было очень красиво видеть и безопасно». Но на другой день был бой быков, уж не столь безопасный, во время него было убито три человека и две лошади. Потом опять была комедия, на этот раз не понравившаяся Папе: автора ее, в наказание, завернули в одеяло и подбросили кверху с таким расчетом, чтобы он ударился животом о подмостки сцены (Philosophie de Part, т. 1, с 175).

* * *

Возьмем теперь записки какого-нибудь современника петровской реформы, имевшего случай наблюдать Россию “сверху”, хотя бы известный дневник Берхгольца. Вам покажется, что русские, подобно итальянцам XVI века, решили всю свою жизнь превратить в сплошной праздник и считают все остальное глупостью. С раута в Летнем саду мы попадаем на бал во дворце, с бала – на спуск нового корабля, что стоит десяти балов, со спуска корабля – на маскарад по случаю Ништадтского мира. Неправильно сказать “на маскарад”, ибо их было несколько, и каждый длился по нескольку дней.

Густая пелена винного угара висит над всей этой чрезвычайно обстоятельной и многоречивой одиссеей голштинского двора в Петербурге, рассказанной Берхгольцем, и не без вздоха облегчения сообщает он иногда (так редко!), что “сегодня разрешено было пить столько, сколько хочешь”. Ибо обыкновенно пить было обязательно, сколько хочет царь…