Критика цинического разума

XVIII веков, идеи Макиавелли воплощались cum grano salis, «с умом». Абсолютистское государство на деле было государством, которое утвердило себя над конфликтующими мелкими властями и силами, над региональными правителями и, прежде всего, над веду­щими кровавую борьбу религиозными партиями. («Политиками» вначале именовали тех, кто пытался тактически лавировать и сохра­нять относительный нейтралитет по отношению к противоборству­ющим религиозным лагерям.) Но стоило утвердиться новым, отно­сительно стабильным властям, как абсолютистские государства ока­зались в облаке лести, которую они расточали самим себе. И они принялись делать все возможное, чтобы замаскировать свое насиль­ственное ядро грандиозной риторикой — рассуждениями о своей законности и о власти милостью божьей. Но сколь бы громким ни был шум о власти милостью божьей, критически настроенные под­данные не могли полностью забыть о том, что на самом деле она была также и властью милостью убийства, а также властью милостью уг­нетения и подавления. Ни одному из современных государств больше не удавалось скрыть свое насильственное ядро настолько хорошо, насколько о том мечтают создатели утопий о легальности, законно­сти власти. Понятно, что первое великое сопротивление современ­ному (абсолютистскому) государству оказали доныне существовав­шие свободная аристократия и дворяне-землевладельцы, которые боялись превратиться в придворных и утратить таким образом мно­гие свои свободы и привилегии, то есть группа людей, которые, бу­дучи сами чересчур высокомерными и заносчивыми, прекрасно ви­дели высокомерие и заносчивость центральной власти. Этот резуль­тат, вероятно, можно записать в актив Макиавелли, разгласившего секреты всех центральных властей Нового времени,— его учение дошло до «народа» и было хорошо усвоено им, неожиданно для со­здателя. Теперь уже никак невозможно было отделаться от обсуж­дения темы цинического аморализма обладавших гегемонией влас­тей. С этого момента государства вынуждены были существовать в циническом двойственном свете: с одной стороны, происходила их легитимация, с другой — разоблачалась узурпация власти правите­лями. Относительный избыток насилия, угнетения и узурпации со­провождает даже существование тех государств, которые более все­го заботятся о своей легитимации и правовом характере. Сквозь каж­дое государственное мероприятие, которое, как уверяют на все лады, направлено на защиту мира, проглядывает его милитаристская по­доплека (современные власти говорят точно так же, как и древние: «Si vis pasem para bellum» — хочешь мира — готовься к войне). Сквозь наилучшую систему права вновь и вновь проглядывают столь грубые факты, как классовые привилегии, злоупотребления властью, произвол и неравенство; за юридическими фикциями свободного товарообмена, свободного трудового договора, свобод­ного ценообразования повсюду видно неравенство во власти и

шантаж; за утонченнейшими и свободнейшими формами эстети­ческой коммуникации еще слы­шатся голоса социального страда­ния, культурных грубостей и жес­токости. (В этом отношении верен тезис Вальтера Беньямина, утвер­ждающего, что нет такого свиде­тельства культуры, которое не было бы в то же самое время сви­детельством варварства.)

С XVIII века политическая атмосфера Средней Европы насы­щена «всем известными тайнами». Отчасти — секретно, в рамках приватных доверительных бесед, отчасти в форме открытой публи­цистической агрессии тайны влас­ти разбалтываются и становятся достоянием всех и каждого. Теперь она должна снова нести ответ­ственность перед моралью. Перво­причина абсолютизма и его «госу-

дарственная резонность», которая основывалась на способности пра­вителей покончить с мелкими войнами и кровопролитными конфликтами на религиозной почве, здесь уже давно позабыта. Пол­ная непоколебимой уверенности в том, что она сама смогла бы обой­тись с властью совершенно безупречно в моральном отношении, морально-политическая критика XVIII века ополчается против аб­солютистской «деспотии». Новый социальный класс, буржуазия, вы­ступая под именем «народа», претендует на то, чтобы перенять власть («общины», «третье сословие» и т. д.). Французская революция — в фазе убийства короля — передает правительству «народа» власть в государстве. Однако тот общественный слой, который, именуя себя «народом», совершил революцию, утверждает себя в последующую эру в качестве буржуазной аристократии — как аристократию фи­нансов, аристократию образования и аристократию предприниматель­ства, а, сверх того, благодаря заключению браков связывает себя сотнями сложно переплетенных нитей с прежним дворянством по крови. Не должно было пройти много времени, чтобы этот новый слой господ, который именовал себя народом и ссылался для своей легитимации на принцип суверенитета народа, почувствовал на соб­ственной шкуре противоречия властвования. Ведь тот, кто апелли­рует к народу, привлекает к себе народ и дает ему повод живо инте­ресоваться теми махинациями, которые от его имени творятся у него за спиной.