Я не хотел бы цитировать клишированные фразы и формулы свидетельствующие о явном и общепризнанном цинизме журналистов, и не только потому, что лишь немногие из них доходят до уровня цинизма тех фотокорреспондентов, которые заранее обговаривают с африканскими наемниками наиболее фотогеничное расположение пленных при расстреле, чтобы привезти домой пленку, запечатлевшую интересную игру светотени, или до цинизма репортеров, которые испытывают во время автогонок внутренние терзания — предупредить ли об аварии на трассе водителя следующей машины или сфотографировать, как он врежется в машины уже потерпевших неудачу. Пустыми были бы и всякие размышления о том, является ли журналистика более питательной почвой для цинизма, чем институты «по связям с общественностью», рекламные компании, киностудии, бюро политической пропаганды, телеканалы или ателье, где снимается обнаженная натура для «мужских» журналов. О чем бы ни шла речь, нужно выяснить, почему цинизм прямо-таки с естественной необходимостью становится профессиональным риском и профессиональным заболеванием тех, чья работа состоит в производстве изображений «действительности» и информации о ней.
Можно и нужно говорить о двоякого рода растормаживании, связанном с производством изображений и информации в современных mass
Первое освобождение от всяческих тормозов основывается на систематической эксплуатации журналистами чужих катастроф, причем, как кажется, существует своего рода негласный договор об интересах, согласно которому общество нуждается в сенсациях, а журналисты обязуются их регулярно поставлять. Добрая часть нашей прессы удовлетворяет не что иное, как наш голод по плохим новостям, которые представляют собой моральный витамин нашего общества. Потребительная стоимость новостей измеряется по большей части тем, насколько они возбуждают, а этот возбуждающий фактор явно может быть существенно повышен благодаря сенсационной упаковке. Совсем не прибегая к сенсационности, журналистика вряд ли смогла бы развиваться, и если понимать под этим только искусство подходящей подачи материала, сенсационность следовало бы оценить позитивно — как наследие традиции риторики, для которой никогда не было безразлично, как преподнести то или
иное дело человеку. Однако сенсационность расхожего цинического типа основывается на двойной «подтасовке»: во-первых, она, используя литературно-эстетические средства, драматизирует бесчисленные мелкие и крупные мировые события и переносит их,— стараясь сделать такой переход максимально незаметным и более или менее ясно осознавая, что обманывает,— в область фикций, как по форме, так и по содержанию; во-вторых, сенсационность лжет в силу того, что она снова и снова реставрирует давно преодоленные примитивно-моральные рамки, чтобы быть в состоянии преподносить сенсации как нечто такое, что выходит за всякие рамки. Такую игру может позволить себе только высокооплачиваемый коррумпированный менталитет. Современный примитивный консерватизм обязан чрезвычайно многим соответствующей примитивной журналистике, которая ежедневно занимается цинической реставрацией, действует так, как будто каждый день может иметь свою собственную сенсацию и как будто в наших головах уже давно не возникла — именно благодаря ее способу подачи новостей — определенная форма сознания, наученная воспринимать скандал как форму жизни, а катастрофу — как постоянный задний план. С помощью лживого и сентиментального морализма снова и снова создается картина мира, в котором такая сенсационность может оказывать свое вводящее в соблазн и оглупляющее воздействие.