Критика цинического разума

Циническая функция денег обнаруживает себя в способности впутывать высокие ценности в грязные «гешефты». Колебания по поводу того, можно ли обсуждать все это, используя понятие «по­купательная способность», вполне оправданы. Там, где экономичес­кая ценность денег оказывается способной, как выражается Зим­мель, втягивать в «гешефт» внеэкономические ценности — честь, добродетель, красоту,— у денег проявляется, наряду с покупатель­ной способностью, и другая способность, которая лишь аналогична первой, но не идентична ей. Это способность вводить в соблазн. Она обретает власть над теми, чьи желания, потребности и жизнен­ные планы обретают форму выставленного на продажу, а в капита­листической культуре таковы, в большей или в меньшей степени, все. Только в ситуации универсального соблазна,— в которой под­давшиеся соблазну к тому же уже давно считают слово «коррупция» чересчур большим перегибом в моральном плане,— описанный Зим-мелем-«легкомысленный настрой» по отношению к высшим ценно­стям жизни (отныне — так называемым высшим ценностям жиз­ни) может стать общей культурной атмосферой. Это не что иное, как описанный нами в начале книги «универсальный диффузный цинизм».

Карикатура: «Все имеет свою цену, в особенности то, что не­возможно купить за деньги». Эта фраза вылетает, подобно облачку, из рта крупного европейского финансового магната конца XIX века, расположившегося за столиком в отдельном кабинете, в расстегнутом фраке, с сигарой в руке, на коленях которого сидят две голые дамы из хорошего общества. И по контрасту: американский миллиардер,

как его, возможно, представляли себе в двадцатые годы запуганные жители Старого Света, в путешествии по Европе: «Well, boys, было бы смешно, если бы вам не упаковали в чемодан Европу за несколь­ко долларов. Отдельный чек — за то, что эти напускающие туману немецкие мыслители именуют „cooltoor" *. Наконец, наймем по кон­тракту римского папу». Такие покупательские фразы карикатурно изображают вторжение материального в «идеальную» сферу ценно­стей. Капитал неудержимо коррумпирует все связанные со старыми формами жизни ценности — не важно, покупает он их при этом в качестве декорации или источника удовольствия либо устраняет их таким образом как препятствия. (В этом заключается диалектика «предметов антиквариата»; старая вещь «выживает», если подвер­гается капитализации; а подвергается капитализации она в силу спе­цифической для капитализма динамики модернизации, ускоряющей «устаревание».) С этой стороны капиталистическое общество неиз­бежно подталкивает лежащая в его основе циническая по отноше­нию к ценностям динамика. Ведь в его природе — постоянно рас­ширять зону того, что покупается. Таким образом, оно продуцирует не только множество цинизмов, но и, как моральный довесок, свое собственное возмущение ими. Оно в соответствии со спецификой своего идеологического взгляда на вещи может понимать цинизм денег только как рыночный феномен. Неоморализаторские и неоконсер­вативные фразеологии без особого труда находят здесь свои обличи­тельные примеры. Ни с чем капиталистическая форма экономики не уживается так хорошо, как с гуманистическими сетованиями на пор­тящее нравы влияние «всемогущих» денег. Money makes the world go round^f — разве это не ужасно?

Таким образом, и партии сторонников принципа «не пахнет» приходится признать наличие некоторого душка. Однако она прила­гает все усилия, чтобы свести цинизм использования денег к соблаз­няемое™ индивидов. Плоть слаба, если деньги готовы на все. Вещи всякий раз могут быть изображены таким образом, будто в дурно пахнущих актах обмена повинны недостойные люди, играющие в них главную роль. Если на них возлагается главная ответственность, не так трудно признать наличие известных «моральных проблем, не играющих, впрочем, решающей роли»; что поделаешь, и они тоже внутренне присущи рынку. Ведь соблазнение — в смысле «руковод­ства потребностями» — принадлежит к числу основных его принци­пов. Как только замечают циническую функцию денег, ее сразу же строго ограничивают сферой обмена и потребления, в которой, как принято выражаться, «порой не обойтись» без отдельных дурно пахнущих вторичных моментов. Но кто, спрашивается, будет от­рицать на этом основании преимущества системы в целом? Чтобы не говорить о цинизме, социологи охотно мастерят теории модерни­зации, которые благосклонно-лукаво относят «смену ценностей» на счет прогресса.