Критика цинического разума

При наличии вражды вероятность, даже неизбежность обмана существует a 'priori. Враг пытается показаться более сильным или более слабым, чем на самом деле, чтобы напугать или спровоциро­вать атаку. Он устраивает ложные позиции и вдруг нападает с не­ожиданной стороны. Поэтому для обеспечения собственного выжи­вания каждой из противоборствующих сторон резонно заняться Просвещением — в смысле шпионажа, дабы проследить и прояс­нить обманный маневр противника, уклониться от удара или пре­взойти противника, разоблачив его и используя встречные военные хитрости и оперативные меры. Шпионаж поэтому возник самым непосредственным образом как наука выживания. На его примере можно яснее всего понять, чего желает воинствующе-полемический реализм такого «Просвещения». Просвещение как шпионаж — это исследование врага: накопление знаний об объекте, с которым у меня нет ни доброжелательных отношений, ни нейтралитета, при котором он не вызывал бы моего интереса, а существует прямая и восприни­мающаяся как угроза враждебная конфронтация. Просвещение как шпионаж питается особого рода волей к знанию и создает необходи­мость в ряде специфических «непрямых» методов исследования: притворства, скрытого выведывания, втирания в доверие, исполь­зования дружеских связей. Шпионаж развивает искусство застав­лять других разговориться, занимается слежкой и дознанием, стре­мится проникнуть в сферу интимной жизни и выведать чужие сек­реты, выискивает зацепки для шантажа, исследует уязвимые места и упорно ищет слабое звено в цепи противника. Он делает ставку на

готовность представителей противной стороны к измене. Все это — методология шпионов. По отношению к враждебной реальности, то есть к реальному врагу, шпион — «субъект познания» — выступа­ет под маской.

Сразу же бросается в глаза, что подход к «истине» у Просве­щения как шпионажа отличается от подхода к ней в науке и тем более в философии. Ведь истины, которые шпион собирает из раз­ных источников, познаются изначально с самым что ни на есть жи­вым «интересом для себя» и строго частным образом. Война сил, война сознаний. Появление познаний о субъекте А у субъекта Б уже представляет собой часть процесса борьбы или процесса воору­жения. В соответствии с этим данное аморальное направление ис­следований открыто ссылается на право войны и на этику, допуска­ющую исключения, говорящую, что позволено все, служащее само­сохранению. Для этого знания совершенно не годится поза гордого безразличия и незаинтересованности, а также поза созерцательной объективности, которую зачастую принимает наука. Шпион, как кажется, ближе к военному, чем к философу или к исследователю. Если он что-то желает узнать, то его безразличие и незаинтересо­ванность в любом случае — напускные; остается только выяснить, в каких случаях у ученых и у философов дело обстоит иначе.

Как, однако, относятся к шпиону воин и философ? Долгое вре­мя они наказывали его презрением, и с полным основанием на то, потому что исследовательская работа шпиона нарушала этические нормы ремесла и того, и другого. С одной стороны, шпион прези­рался генералами, которые с незапамятных времен плохо переноси­ли то, что при их «геройском, прямом, открытом, мужественном деле» приходилось иметь какие-то отношения с людьми, которые уже в силу своей профессии не ставили все это дело ни в грош. Ведь у шпионов совсем иная мораль, хотя они и участвуют в той же борьбе, что и военные. Герою не хотелось бы, чтобы рядом с ним участвовал в войне кто-то нанятый за деньги или подкупленный,— он почув­ствовал бы себя замаранным. Стратегия и тактика, в которых тоже широко практикуются обман и хитрость, вполне сочетаются с муже­ством героя; шпион же, напротив, оказывается просто хитрым и ко­варным в самом низком смысле. Он скорее совращает, чем осуще­ствляет фронтальные прорывы. Тем не менее Наполеон достаточно честно признавался, что за некоторыми из его великих побед стоял не только военный гений, но и дипломатическое искусство дез­информации, которым владел его главный шпион Карл Шульмай-стер (он внес решающий вклад в операции по дезинформации авст­рийцев, которые привели их к поражениям при Ульме и Аустерли-це). Говорят, что генерал фон Мольтке, лучший воин Бисмарка, не выносил шпионов вообще, а в особенности того Вильгельма Шти-бера, который с 1863 года был главным шпионом Бисмарка (его шут­ливый титул был «главнейший начальник безопасности») и который