Критский бык

Тут же из соседней комнаты явилась высокая тоненькая девочка, её роскошные темные кудри овевали застенчивую улыбку и ряд блестящих металлических точек на беленьких зубах. Дочка Зиночка вышла из комнаты наготове, с сумкой через плечо, и Альбина пояснила, что они обе жутко опаздывают к дантисту Николаю Павловичу. Он внезапно назначил процедуру, Альбина должна заплатить за два раза, Зиночка не растерялась, прибежала к маме в галерею, и обе стали с нетерпением ждать меня. Потому что Артур, это владелец, убьёт всех поголовно, если картины останутся безнадзорными и не включёнными в безопасность. Но включить может только он, там есть сложности, во всяком случае, Артур строго запретил отлучаться, если безопасность не подключена.

Альбина ловко заморочила мне голову безопасностью, гневом Артура и немилостью дантиста, я даже не вспомнила, что ни одна из перечисленных напастей не имеет ко мне ни малейшего отношения. Кстати сказать, Альбина обладала внушительной внешностью, превосходила меня ростом на целую голову и более напоминала ожившую статую времен конструктивизма, чем земную женщину, супругу режиссера и мать троих детей. Естественно, наши силы были неравны, я сдалась без сопротивления, осталась ждать Артура и выслушала кучу инструкций, как следует беречь ценный художественный фонд. В принципе такой визит в «Утро Века» меня устраивал, я могла осматриваться в полное удовольствие, потом задать Артуру любой вопрос, какой вздумается – в счёт оплаты за временный надзор.

Альбину беспокоило лишь одно, она даже помедлила лишние полминуты в дверях, соображая, как быть с посетителями, впускать их или нет. В принципе не пускать никого было бы самым разумным, заметила Альбина, а также не смотреть в глазок и не спрашивать в переговорное устройство. Однако в этом случае за дверями остался бы Артур, и самый соблазнительный путь отпадал. Открывать двери всем желающим Альбина отнюдь не советовала, поскольку в этой трущобе водились бомжи и имелась вероятность ограбления – некоторые картины тянули на приличный куш. Оставалось положиться на мой здравый смысл, однако Альбина признала в сокрушении, что иные из заслуженных художников, порой захаживающих в галерею, по виду ничем не отличаются от бомжей, те же патлы, живописные лохмотья и пропитые лица. А рэкетиры и грабители могут иметь любой облик, поэтому она отпирает только тем, кого лично знает, или по рекомендации Артура. Сам Артур небольшого роста, живой и раздражительный, если посетитель сходу начнёт браниться, то можно спокойно открывать – это он. Остальных лучше слать подальше, если я не знаю их в лицо.

После ухода режиссерского семейства я обошла доступную часть хранилища, тщательно осмотрела шедевры соцарта, развешанные по стенам и прислоненные к стульям, посидела на креслах и диванах, тщательно поизучала вид из окон и внезапно обнаружила нечто, интересное для себя. А именно… Кухонное окошко, полускрытое занавеской, являло перспективный обзор арочных ворот того дома, где во дворе пылала горка с телом убитого Рыбалова. Расстояние, правда, было изрядным, внутренность двора оставалась скрытой, вклинивался торец соседнего дома, но, если постараться, то вполне можно рассмотреть, кто входил в ворота или выбегал из них.

Каким образом указанное наблюдение отзывалось на расследовании, я не вполне осознавала, но материал для размышления находился. Даже если думать станет кто-то другой. Что в конечном итоге предпочтительнее, я собиралась на море и не жаждала включать мыслительный процесс на чужой кухне пускай даже с интересным видом. Однако я вернулась в одну из комнат и уселась решать локальную проблему. Позвонить Отче Валентину прямо из галереи и ознакомить его с оконными перспективами либо открытие сможет подождать моего возвращения домой.

Я думала непродуктивно, картины слегка отвлекали, так ничего решительного не придумалось, пока размышления не прервались внезапно, когда раздался звонок во входную дверь. В слабой надежде, что так скоро дождалась появления Артура, я глянула сквозь дверной глазок и чуть не села прямо на пол. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда» – процитировало Антона Павловича Чехов уходящее сознание, потому что объектив показал Мишу, той самой узнаваемой персоной. «Глюки, ничего более», – я браво определила собственное состояние, решительно открыла замки и распахнула дверь настежь, чтобы разделаться с наваждением.

Не тут-то было, видение отнюдь не рассеялось, оно сперва опешило, вскинуло руки в странном приветствии, затем зазвучало, что с глюками бывает редко.

– Так не бывает, неужели она, проклятая белая горячка? – произнёс фантом, как бы взывая к сочувствию.

С моим даром речи что-то случилось, я не стала отрицать свою принадлежность к миру бреда, а молча посторонилась в дверях, открывая путь дальнейшему.

– Нет, на глюки вовсе не похоже, – сообщил вполне реальный Миша, закрывши за нами дверь.

(Или у меня произошел обман всех чувств без исключения… Е.М.)