Кризис

Однако сегодня основным источником развлечений становятся наши смартфоны, «айподы» и видеоигры, причем это развлечения, скорее, одиночные, чем социальные. Это индивидуально подобранные нишевые развлечения, которым сопутствует индивидуально подобранная нишевая политическая информация. Телевидение, которое все еще остается наиболее общей формой развлечения для американцев, вынуждает сидеть дома и только номинально объединяет – скажем, с членами семьи. Американцы тратят в три-четыре раза больше времени на совместный просмотр телепрограмм, чем на разговоры друг с другом, а минимум треть от времени просмотра ТВ тратится на одиночные забавы (причем зачастую в Интернете, а не перед телевизором).

Как следствие, люди, пристрастившиеся к телевидению, меньше доверяют другим и реже вступают во всевозможные общественные организации, нежели те, кто не смотрит по ТВ все подряд. Прежде чем обвинять телезрителей, можно порассуждать, что тут является причиной, а что следствием, и как вообще эти факторы соотносятся между собой – или причинная связь на самом деле отсутствует. Случайный «натуральный» эксперимент в Канаде позволяет дать ответ. В некоей канадской долине расположены три в целом схожих городка, один из которых оказался вне досягаемости телевизионного передатчика, обслуживающего этот район. Когда сигнал наконец пришел, интерес горожан к клубам и иным формам взаимодействия заметно снизился по сравнению прежними показателями и стал сопоставимым с уровнем интереса в других двух городках, уже охваченных ТВ-вещанием. Это доказывает, что просмотр телевизионных программ чреват снижением общественной активности, ведь тут речь не о людях, которые и прежде воздерживались от общественной жизни, а потом начали смотреть телевизор.

В отдаленных районах Новой Гвинеи, где я провожу полевую работу и куда еще не проникли новые коммуникационные технологии, все общение ведется лицом к лицу и требует полного внимания, как и раньше. Аборигены Новой Гвинеи проводят большую часть своего бодрствования за разговорами друг с другом. В отличие от рассеянных и обрывочных бесед американцев, аборигены Новой Гвинеи не отвлекаются ни на мобильные телефоны, ни на электронную переписку в ходе разговора с человеком, который физически находится рядом, но удостаивается в современном американском обществе только части внимания. Сын одного американского миссионера, который вырос в деревне на Новой Гвинее и перебрался в США уже в школьные годы, описывал шок, который вызвало у него сравнение детского поведения в Новой Гвинее и Америки. На Новой Гвинее дети весь день шмыгали из хижины в хижину. В США, как обнаружил этот человек, «дети запираются дома, закрывают дверь комнаты и усаживаются перед телевизором».

Средний американский владелец мобильного телефона проверяет свой аппарат в среднем каждые четыре минуты, тратит минимум шесть часов в день на изучение экрана мобильного телефона или компьютера и более 10 часов в день (то есть основное время бодрствования) на использование тех или иных электронных устройств. В результате большинство американцев больше не встречаются вживую, не видят других воочию, не слышат их голоса лицом к лицу, не стремятся воспринять, так сказать, целиком. Вместо этого мы воспринимаем друг друга преимущественно через цифровые сообщения на экранах и порой говорим по мобильным телефонам. Нам непросто нагрубить живому человеку, стоящему в двух футах от нас, когда мы видим и слышим его воочию. Но этот запрет исчезает, когда люди превращаются в слова на экране. Гораздо проще грубить и выказывать пренебрежение к словам на экране, чем к живому человеку, смотрящему тебе в лицо. Привыкнув к такому поведению, легче сделать следующий шаг и перейти к оскорблениям живого человека.

Тем не менее, такое объяснение нынешней американской политической бескомпромиссности и постепенного исчезновения вежливого поведения как такового наталкивается на очевидное возражение. Общение лицом к лицу стремительно деградирует не только в США, но по всему миру, особенно в богатых и развитых странах. Итальянцы и японцы пользуются мобильными телефонами не меньше, чем американцы. Почему же политические компромиссы по-прежнему возможны, а социальное отторжение не возросло в других богатых странах?