Кризис

К: Совершенно верно. Я не говорю, что вы можете рассчитывать на отказ от нее по всем ее частям. Это своего рода увязка, которую я даю вам, – если она окажется наилучшей из возможных после долгих консультаций, Вы должны в своем сердце благодарить президента. Вам это понадобится.

Д: Я позвоню премьер-министру по Вашему предложению. Ваша поездка в Москву секретная?

К: Пока об этом не объявят сегодня в 2 ночи здесь.

Д: Я постараюсь дать генералу Скоукрофту полную картину ситуации на поле боя.

В 19:15 у меня была короткая встреча с моими коллегами по двухнедельным заседаниям ВГСД: министром обороны Джеймсом Шлезингером, председателем объединенного комитета начальников штабов Томасом Мурером, директором ЦРУ Уильямом Колби и моим заместителем Брентом Скоукрофтом. Мы совещались ежедневно, иногда напряженно. Мы не всегда соглашались, но нам удалось справиться с трудным кризисом и довести его до благоприятного исхода. Мы достигли своих основных целей: создали условия для дипломатического прорыва. Мы отстояли безопасность наших друзей. Мы предотвратили победу при помощи советского оружия. Мы поддерживали отношения с ключевыми арабскими странами и заложили основу для доминирующей роли в послевоенной дипломатии. И все это мы сделали в разгар самого серьезного конституционного внутреннего кризиса века.

20–22 октября 1973 года

Мы с моими помощниками отправились в Советский Союз в 2 часа ночи в субботу, 20 октября, почти ровно через две недели после начала войны. Я взял с собой также советского посла Анатолия Добрынина, для которого это был самый быстрый способ добраться до Москвы. Мой отъезд был секретным, но вскоре после взлета Белый дом объявил, что президент Никсон отправил меня в Москву для «прямых переговоров с советским руководством о средствах прекращения боевых действий на Ближнем Востоке». Чтобы выиграть время, я сказал Добрынину, что я никогда не вступаю в переговоры сразу после долгого перелета через многие часовые пояса и не буду готов начать переговоры до утра воскресенья по московскому времени, у меня было в запасе полтора дня. За это время, как он и я оба знали, военная ситуация могла измениться только в пользу Израиля. Я постоянно говорил послу Израиля Симхе Диницу, что молодец будет тот, кто посоветует Израилю проводить операции, зная, что мы не сможем откладывать предложение о прекращении огня более чем на двое суток. (Моя поездка в Москву в итоге увеличила этот интервал вдвое.)

Как оказалось, военная обстановка диктовала темп переговоров. Несмотря на просьбу к Диницу постоянно держать нас в курсе, пока я вел переговоры в Москве, мы никогда не получали известий от израильского правительства ни по одному вопросу.

Советы согласились с моей просьбой не приглашать меня на переговоры после трансатлантического полета – без особого энтузиазма. Мы прибыли в Москву 20 октября в 19:30. После обильного обеда в государственном гостевом доме меня неожиданно пригласили на еще один «частный» обед с Брежневым в Кремле в 23:00. Атмосфера не была лишена своих причудливых аспектов. Второе веселое пиршество проходило в то самое время, когда обе стороны ежедневно доставляли тысячи тонн военной техники противоборствующим сторонам в безрассудной войне, причем каждая из которых стремилась уменьшить, если не устранить вообще, влияние другой. Вклад Брежнева в создание приятного настроения заключался в заявлении о том, что Советы не делали ничего необычного в своих воздушных и морских перевозках на Ближний Восток; они просто выполняли давние договоренности четырехлетней давности, «согласно которым мы должны послать так много оружия». Мысль о том, что Москва, разжигая войну на Ближнем Востоке, мотивировалась просто своим хорошо известным соблюдением юридических обязательств, была выше моего понимания, даже в интересах поддержания неконфликтной атмосферы в течение затянувшегося вечера. «Для нас, – саркастически ответил я, – похоже, что вы выполняете четырехлетнее соглашение за две недели. Это впечатляющая производительность».

Хотя Брежнев не настаивал на начале переговоров тут же, на месте, он сообщил мне, что Никсон послал ему сообщение, наделяющее меня всеми полномочиями, тем самым лишив меня возможности заявить о необходимости одобрения Вашингтона в качестве переговорного маневра. В любом случае через несколько часов я узнал, что Вашингтон не в состоянии контролировать детали каких-либо переговоров. Это был вечер так называемой «резни в субботу вечером»: увольнение специального прокурора Арчибальда Кокса и отставки генерального прокурора Эллиота Ричардсона, заместителя генерального прокурора и исполняющего обязанности директора ФБР Уильяма Рукелсхауса. По Вашингтону пронеслась буря негодования, которая в течение ближайших нескольких дней должна была привести к требованию импичмента Никсону.