Кроатоан

Кармела не может заставить себя посмотреть на окно, в которое гротескным образом инкрустированы сплющенные человеческие лица (по крайней мере, когда-то они были таковыми). Безумие и ужас, но и этому есть объяснение. Хотя люди и не сумели войти, они не прекращали своего слепого продвижения. Это было безумно, но не загадочно: в этом месте общий план провалился вследствие точных физических законов.

Кармела смотрит — и смотрит внимательно — на крупное тело на полу, теперь милосердно прикрытое клетчатой рубашкой Дино. Еще одно млекопитающее, другого вида, но тоже потерпевшее поражение в борьбе за жизнь. Или нет. Мич погиб, потому что пытался защищаться, догадывается этолог. Овчарка Дино являлась более ранним продуктом эволюции, как и они сами. Порождением эпохи, когда живые существа были наделены индивидуальными реакциями и контратаковали, чтобы выжить или умереть в одиночку.

Как видно, эпоха уходит в прошлое.

— Нико, мне наплевать, — объясняет итальянец, оставшийся в футболке и подтяжках; его волосатый мускулистый торс выпирает из-под тонкой ткани, лицо залито слезами. — Я выйду… похороню… Capisci?[20]

— Откровенно говоря, Дино, мне эта идея не по душе, — примирительно отвечает Нико. — Мы можем вынести тело, но не думаю, что нам стоит долго находиться снаружи…

— Не «нам». Тебе не нужно идти, приятель. Никому не нужно. Io один.

— Я и тебя имею в виду. — Художник переводит взгляд на Кармелу, ему нужен повод, чтобы чем-нибудь отвлечь итальянца. — Кармела, как там Фатима?

— Все в порядке, удар оказался несильный. Как… Как он умер? — Девушка косится на рубашку Дино.

Сначала ей никто не отвечает. Потом раздается скрипучий голос итальянца, не отрывающего глаз от тела под рубашкой. Покрасневшие глаза — признак собственника, уверенного, что некоторые смерти могут принадлежать только ему одному.

— Не знаю, профессор… Он хотел покусать эти… эти пчелиные трубы… Если будете глядеть, пожалуйста, не трогайте, — добавляет он почти угрожающе, когда Кармела наклоняется и приподнимает край клетчатой рубашки.

— Я не буду трогать, Дино, клянусь.

Нико и Дино одновременно отворачиваются, когда Кармела заглядывает под ткань.

— Кошмар, — шепчет Борха, склонившийся рядом с ней.

С Кармелой происходит то же, что бывало и прежде, когда она, как зоолог, изучала подопытных или больных животных. Она чувствует боль, у нее даже увлажнились глаза, но эмоции не затрагивают ее мозга. Скорбь дает о себе знать слезами и комом в горле, однако способность к научному мышлению остается. «Он, вероятно, укусил одну из пчелиных лент. Сколько их проникло в пасть?.. Трудно сказать. По опухлости горла можно предположить, что сотни… За один-единственный укус? Нет…»

— Они изрешетили его своими жалами, — определяет Борха.

— Нет. — Кармела утирает слезы. — Нет, я так не считаю. Они искали выход.

— Что?

— Мич открыл пасть, и пчелы интерпретировали ее как отверстие для выхода. Как люк. И сразу же внедрились. Мич, естественно, отвечал им укусами, но чем больше он кусался, тем больше пчел проникало в отверстие, давление было колоссальное. Посмотри: пчелы, которых он проглотил, раздули ему живот. А погиб Мич оттого, что пчелы просто заблокировали его трахею.

Борха кривится от отвращения.

— Признаю, твоя теория корректна. Но у него… голова в крови…

— Мощь пчелиной струи отбросила его на стену. — Кармела указывает на красное пятно.

— А это что — ларингит? — Борха исследует раздутую шею овчарки.

— Не думаю. Следовало бы пальпировать, но…

— Нет, — запрещает стоящий позади них Дино — отец, охраняющий тело мертвого сына.

— Хорошо, — тихо соглашается Кармела, но Борха выпрямляется с недовольным видом.

— Да брось ты, не майся дурью. Это же только собака.

Все происходит так быстро, что никто не успевает вмешаться.

— Stronzo[21], — шепчет великан, ухватив Борху за грудки.

— Какого хрена… С ума сошел?

— Дино! Оставь его! — рявкает Нико.

Кармела отмечает и неподдельный испуг Борхи, и бурлящую под страхом лаву унижения и ярости. В конце концов гигант его отпускает, но Борха делает вид, что вырвался сам. Он прожигает итальянца взглядом, но тот, уже позабыв о стычке, угрюмо склоняется над Мичем и снова накрывает его рубашкой.

— Я сделаю один. — Итальянец без видимых усилий поднимает мертвую овчарку. — Никто со мной не идет. Io один. Потом, может быть, сотру… этих… то, что на стекле…

— Ты один — хреновая идея, — встревает Нико. — Хочешь ты или нет, упрямая башка, я иду с тобой. Подожди, возьму только лопату и ружье…

Кармела видит спины двух мужчин, уже собравшихся, стоящих на пороге. Когда они решают, что снаружи им ничего не угрожает, они шагают за порог. Кармела идет за ними. Висящая возле двери карикатура с котом и кушеткой (и автошарж Дино) теперь смотрится как издевка. Ночь пронзительно холодна, но еще холоднее становится от того, что открывается их взорам.

— Кармела, не ходи, — просит Нико.

Девушка замирает на пороге. Вскоре к ней присоединяются и остальные. Даже страждущей Фатиме хочется удовлетворить нездоровое любопытство, свойственное всякому, кто выжил в катастрофе.