Кроатоан

Слова Борхи — первое, что звучит после глубокой тишины, наступившей вслед за яростной лихорадкой жужжания, треска, шелеста и щелчков. И все-таки могильное безмолвие выносить было труднее, понимает Кармела.

И тогда Нико, превратившийся в негласного лидера, подает сигнал:

— Они прошли. Думаю, мы можем выходить.

Эта фраза всех приводит в движение, словно на видео нажали клавишу play. Никого не удивляет, что первым выходит Дино Лиццарди, итальянский великан. За ним следует Нико. Кармела избавляется от липучего объятия Борхи и, прежде чем покинуть лабораторию, делает то, о чем думала уже давно.

— Фатима, дай-ка я посмотрю твою спину…

— Мне больно, боли-и-и-ит, си-и-ильно…

— Я знаю. Приподними пижаму сзади… Подожди, давай я сама… Да не будет тебе больно, обещаю, я даже и не притронусь… Серхи, не уходи…

— Я и не ухожу, только хотел поудобнее ее переложить…

Фатима провела все это время, лежа на «Серхи-подушке». Кармела удивляется нежности, которую толстяк испытывает к аргентинке, несмотря на то что она полностью поглощена собой и собственной болью. Поколебавшись секунду, Серхи садится так, чтобы Фатима могла положить голову ему на бедра, а Кармела — осмотреть ее спину. Борха, не зная, чем заняться (а возможно, к чему-то и ревнуя, добавляет про себя Кармела), наблюдает за происходящим, не вынимая рук из карманов.

— Этот мужик с его псиной нас всех угробит, — ворчит Борха.

— Собаку зовут Мич, — уточняет Серхи.

О горестной судьбе Мича всем становится известно, когда из гостиной, точно далекий ветер, прилетают безутешные завывания Дино. Борха начинает что-то говорить, но Кармела его не слышит: она занята осмотром отметины на спине Фатимы; лампочки в лаборатории светят еле-еле. Все не так страшно, как опасалась Кармела: покраснение от правой лопатки почти до самого бедра, по краям кожа начинает багроветь, но порезов нет; нет (насколько Кармела способна установить при сопротивлении пациентки) и переломов бедер, и внутренних кровоизлияний. Синяки на теле останутся жуткие, но все могло обернуться гораздо хуже. Начать с того, что Фатима приняла удар боком, а позвоночник (эта трубка, защищающая хрупкий хрусталь движения) остался не задет. Большая удача. А может быть, не только это. «Ее не жалили, ее ударили», — с изумлением понимает этолог. — Но только потому, что Фатима угодила в середину. Если бы к тарану присоединились остальные пчелы из… струи, они бы разнесли ее в клочья, однако, не найдя выхода, они сменили направление».

Фатима визжит, дергается и жалуется, хотя к ней почти и не прикасаются.

— Не трогай меня! Нет, только не здесь! Не трогай, сучье отродье!..

— Фати, ты поправишься, — раз за разом повторяет Серхи, склоняя над ней здоровенную голову. — Ты просто стукнулась. Я с самого детства обо что-нибудь стукаюсь, но у меня же природная прослойка. Тебе больнее, потому что ты такая худенькая.

— Фатима, переломов нет, — сообщает Кармела. — По крайней мере, мне так кажется.

— Ты доктор, тебе виднее, — поддакивает Серхи.

— Но я не врач.

— Но диссертацию же ты писала? — не отстает толстяк. — Значит, ты доктор.

Фатима хрипло каркает: Серхи таки ухитрился ее рассмешить.

— Кармела животных изучает, ты, дикарь…

— Фати, да разве мы все не животные?

— Ну ты точно корова, че, это безусловно.

Серхи лучится от довольства, гладя Фатиму по волосам.

— Я поросенок, — уточняет он.

Трепотня Серхи — или, по крайней мере, его монотонное гипнотическое воркование — обладает способностью успокаивать аргентинку.

Кармела оставляет парочку на полу и подходит к Борхе, который и сейчас остается самым нарядным и аккуратным из всех, сохранив в неприкосновенности гриву волос, усы и бородку.

— Как ты? — спрашивает девушка.

— Как и ты.

«Этот ужас нас примирил», — думает Кармела. Парень и девушка вместе возвращаются в гостиную, где спорят Нико и Дино. Кармела готова ко всему.

Но увидеть то, что она видит, девушка не готова. Она успела вообразить себе картины Дантова ада: реки раздавленных или все еще живых муравьев, пчелиные трупики, хаос изуродованных предметов. И все-таки (если сделать исключение для окна ужаса, на которое лучше не смотреть, — верно, Кармела?), хотя у стены валяются стекла и деревяшки, не обошлось и без мертвых пчел и муравьев, в целом комната выглядит благополучно. Беспорядок скорее является следствием людской паники, чем вызван какими-то внешними факторами: бутылка водки на полу, перевернутый ноутбук, упавшие стулья.

«Они вошли только затем, чтобы преодолеть препятствие, — понимает Кармела. — У насекомых это получилось благодаря малому размеру, у людей не получилось, однако все они просто искали выход и в конце концов вышли». Этолог прослеживает взглядом путь через комнату к открытому в потолке люку и поражается тактике, которую пришлось избрать этому сплоченному войску. Что за высшая сила согласовала такую многотрудную переброску авиации и пехоты точно к выходу в рекордные сроки и почти без потерь в живой силе?

Конечно, класс млекопитающих на театре военных действий проявил себя совсем иначе.