Крокодилова свадьба

– Хорошо, даже если Чернокниг украл эту жизнь, что очень подло с его стороны, почему ты так сильно забеспокоилась? Он же не свадебное платье стащил, ну или что-нибудь из этого разряда.

– Потому что мама говорила мне, что драгоценный камень на платье светился призрачно-зеленым. А потом Честер потушил его, сказав, что это какая-то безопасная алхимическая смесь

– Хочешь сказать, у него тоже есть… жизнь? И ему понадобилась еще одна?

Октава остановилась.

– Да, у него точно есть жизнь, ну, или была, я не знаю – но это свечение уж точно не алхимическое.

– И ты переживаешь, что он хочет сделать что-то с мадам Аллигорией?

– Да, и… – она замялась. – Да и нет. Я просто не представляю, как человеку может навредить жизнь – но и не думаю, что Чернокнигу есть смысл вредить. Он мне, конечно, не нравится, но все-таки очень хорошо делает свою работу. Хотя я точно уверена, что он хочет сделать что-то со свадьбой, или на свадьбе.

– Сорвать ее? – дернул бровями Глиццерин, когда они возобновили шаг.

– Сомневаюсь, это скорее… к моему отцу.

– А помнишь, – вдруг начал Пшикс, – что Шизанте говорил о дыме? Ну, что жизнь как-то рождается из дыма, или что-то такое.

– Да, конечно, это-то меня и смущает. Сначала жизнь появляется в драгоценности на платье, потом Честер крадет жизнь, которую я принесла вчера, а тут еще и этот дым… может, ему просто нужно больше этой жизни?

– А, так вот зачем понадобилось столько спецэффектов на представлении прямо в доме.

– Похоже, что да. Так много ароматических свечей, видимо тоже для этого. И даже горящие шарики мороженного…

Глиццерин остановился от удивления.

– Что-что?

Октава тяжело вздохнула.

– Завтра увидишь, горящее мороженное. Очередная придумка Чернокнига. И, надеюсь, это будет вкусно.

– Погоди, тогда получается… и люминки тоже? – лицо пиротехника вытянулось от внезапно пришедшей мысли, а воротничок, казалось, приподнялся еще выше обычного, натянувшись тетивой.

– Получается, что да – от светопарата много дыма. Это конечно не пиротехника, но…

Глиццерин посмотрел по сторонам, только сейчас заметив, что они уже ушли далеко от театра, хотя казалось, что и пару шагов не успели сделать. Тут он задал вполне резонный вопрос, который надо было бы задать еще на выходе из театра:

– Кстати, куда мы идем?

– А я разве не сказала? – удивилась Октава.

– Вроде нет…

– Ой, прости, это очень неправильно, но я слишком разволновалась. Мы идем к господину Шляпсу, чтобы рассказать ему об этом. В конце концов, его жизнь украли – она стала моей только вчера.

– Думаешь, ему будет интересно, и он вообще как-то от реагирует? По-моему, это не в его характере.

– Ты прав, но попробовать стоит. Посмотрим.

Бальзаме Чернокниг очень любил утра, а в особенности – утренние прогулки.

Ему нравилось, когда первые лучи солнца чмокали здания, оставляя на блестящих кирпичах легкие блики – не те яркие, которыми сверкала Хрусталия днем, а слегка потухшие, словно бы у небесного фонаря начали садиться батарейки. Кутюрье нравились облака, которые к утру не успевали проснуться и продолжали сонно нависать над гордом, при этом не теряя своей воздушности.

Но больше этого Бальзаме нравились утренние ощущения: чувства жали на тормоз, расслаблялись, и все, что происходило вокруг, ощущалось как-то по-другому. С одной стороны – отстранено от реальности, с другой – связи с окружающим становились тоньше, и даже в простом дуновении ветра или блике солнца ты начинал чувствовать нечто особенное, словно бы информация, которую они несли всегда, внезапно раскрывалась в полноте всех возможных смыслов.

Утра были, одним словом, вдохновляющими – за это Бальзаме любил их.

Вот кутюрье и решил выйти на традиционную прогулку. Как обычно, он собирался невесть сколько часов, пытаясь подобрать одежду под то утреннее настроение, которое ощущал, ведь внешний облик должен совпадать со внутренним ощущением.

Справившись с этой титанической задачей, в итоге надев какой-то… правильнее всего сказать, парадный уличный халат, Бальзаме вышел из дома, глубоко вдохнул манящего и будоражащего утреннего воздуха, хлопнул дверью, прищурился и собрался спуститься с крыльца.

– Бальзаме! – услышал кутюрье голос. – Открой мне дверь, будь так любезен.

Прищурившись, Бальзаме увидел внизу Честера – точнее, сначала платье, а потом уже и брата.

– О, Честер, это ты, – кутюрье распахнул дверь, и церемониймейстер, пошатываясь, поднялся на крыльцо. – Я думал, ты занесешь платье попозже…

– Я решил, что лучше уж сейчас, тогда дела пойдут чуть быстрее. Я и так всю ночь продержал его у себя, чтобы не беспокоить тебя вечером.

– Ну, ты знаешь куда его поставить, а я вот собирался погулять…

– Ты мне очень нужен, Бальзаме, – с этими словами рухнули все надежды на прекрасно-долго-замечательную (слово взято прямиком из головы кутюрье) прогулку.

Честер с облегчением поставил вешалку с платьем в коридоре и в упор посмотрел на брата, все еще стоящего на крыльце. Тот явно вел внутреннюю борьбу – но быстро сдался.