Крокодилова свадьба

Утомленный охотой, Шляпс выключил свистящий чайник, заварил чашечку напитка и, даже не сделав глотка, положил голову на стол, уставившись на точку. Та успокоилась.

Люминограф просто наблюдал, как плавно парило нечто, постоянно словно бы оказываясь в расфокусе, но потом вновь обретая четкость.

Но с первым глотком чая интерес упал.

А когда точка вновь просипела «Тронь-чевонь-когонь?», к Шляпсу вернулось привычное раздражение — он стал думать, откуда эта штука могла появиться в доме.

Головной мозг работает весьма по-особенному, но обычно его суждения представляют в виде логической цепочки, хотя скорее это должны быть завихрения случайностей в потоке скоростных мыслей и догадок, но опустим сей факт. Так вот, сознание Шляпса стало чертить весьма простую схему, для понимания которой не нужно быть энергичной старушкой, усатым детективом или любителем скрипки. Диафрагм просто перебирал все те места, где был за последние пару дней — ведь эта штука явно прицепилась к нему, как какое-то насекомое, и он, ничего не заметив, притащил светящуюся точку домой.

В голове хроникой заиграли уже подстертые воспоминания. Диафрагм постарался побыстрее прокрутить все эпизоды с Бальзаме.

А потом люминограф увидел свет, там, в воспоминаниях, и свет этот был тоже зеленовато-белый.

До него дошло.

— Ну конечно же, — пробубнил Шляпс. — Театр. Откуда еще можно было принести этого паразита… ну, они у меня…

Мужчина достал пустую баночку из-под алхимического порошка и, действуя со скоростью шулера, играющего на рынке в кручу-верчу, поднял стакан и поймал точку в сосуд, запечатав деревянной пробкой. Нечто ударилось о стенки — и снова успокоилось.

Шляпс собрался и выбежал на улицу, а светопарат оставил дома — ну нельзя же его каждый раз с собой таскать?

Тучи раздувались, как намокшие губки, и огромными подгорелыми черничными кексами висели в воздухе, все тяжелея и тяжелея. Весенний воздух загустел под давлением этих пушистых исполинов, а солнце принялось осторожничать и стало уже не таким ярким — словно прямо перед ним опустили матовую желтоватую стеклянную затворку, чтобы погрузить мир в сепию.

Легкое напряжение перед грозой, которая еще может и не грохнуть (она дама капризная), разносилось со скоростью пожара и ощущалось интуитивно — ну и слегка на кончиках пальцев.

Глиццерину стало душно. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки, а потом и вовсе снял зеленый пиджак — у того всегда был оттопыренный ворот, словно бы он напился валерьянки и теперь постоянно стоял торчком.

С приятными мыслями о работе, которую Пшикс любил до фанатизма и которой чуть было не лишился, пиротехник зашел в здание театра. Правда, среди всего роя этих приятностей жужжали и мыслишки, которые хотелось ударить гигантской мухобойкой — этакие вредители, залетевшие в слажено работающий, пахнущий медом улей. Глиццерин совершенно не хотел сталкиваться с Увертюром и, более того, говорить ему о том, что все новенькие приборы для дыма придется перетаскивать в дом Крокодилы…

Но пиротехник отпустил эти неприятные мысли и подумал о чем-то более привлекательном — например, о предстоящей прогулке с Октавой и, возможно, грядущем романе. А потом Пшикс подумал, что, возможно, надо будет привести девушку в театр и поводить по закулисью — наверняка ей понравится. Ну, точнее, возможно — она же должна любить театр, а значит ей будет интересно, как все работает за сценой…

Опять же, возможно.

Хотя Пшиксу сложно было представить, что то, что нравится ему, может не понравиться кому-то еще. Это же закулисье театра, пиротехника, дым и зеркала! Это же самое сладкое, что может быть.

В общем, запудрив свои мозги всякой романтикой — спишем это на весеннее обострение, — Пшикс совершенно позабыл о неприятно жужжавших в голове мыслях. И как только он выкинул их из головы — они тут же материализовались.

Подстава — не то слово.

— Пшикс! — забасил Увертюр, бежавший с лестницы. — Ну что, как все прошло? Нам готовить сцену для представления к свадьбе — самого лучшего, помпезного, и дорогого? Это будет новый рывок в истории нашего театра! У меня руки чешутся отдать художнику афиши — а ты знаешь, как серьезно он к этому подходит.

Глиццерин это действительно знал и потому боялся. В Хрусталии в принципе ко всему, что относится к какому-либо творчеству, относились чересчур серьезно и чересчур заморачивались. И получалось, что невероятные старания, буквально тонущие в потоке творчества, выливались в что-то настолько экстравагантное, что оно могло быть лучше, будь хотя бы капельку попроще.

— Господин Увертюр, тут дело в том, что… — Пшикс постарался быть с начальником так же ласков, как садовник с только распустившейся розой.

— Ты уволен, — роза не задумавшись уколола садовника.

— Что?

— Ты уволен, чего непонятного?

— Но за что? Я же даже…

— О, будто я не знаю, что ты собирался сказать! — рыжие волосы и бакенбарды Увертюра вспыхнули. — Господин Увертюр, дело в том, что из-за меня все провалилось, и спектакля не будет!