Крокодилова свадьба

— Не буду просить с вас третью люминку за грубость, потому что это грубая правда, а правда компенсирует грубость! — настроение вновь сменилось, и тут же пришло в норму. — Что у вас?

— Сами не знаем, — выдал Глиццерин.

— Ну так покажите, — волшебник вспушил волосы и, не глядя на столик, взял в руки пирожок.

Люминограф молча полез во внутренний карман и извлек колбочку, которая моментально засветилась. Шляпс легонько потряс ее, в ответ получив:

— Аккуратно-трясить-будить!

— Что вы сказали? — поинтересовался Шизанте.

— Не я, — проплавил его Диафрагм. — Оно.

Волшебник принял колбочку в руки и поднес ее близко-близко к глазам, словно небольших очков на нем вовсе не было. Хозяин дома вгляделся в свечение, покрутил сосуд, потряс, еще раз посмотрел и сделал вывод:

— Тут вам поможет только гений.

— И что же? — нахмурился Диафрагм. — Мы пришли по адресу — или нет?

— Вы считаете меня безумцем, — Шизанте вновь переключил настроение и заговорил быстро, но нараспев. — Да и весь город тоже, а значит, я еще лучше гения!

— Это как? — поморщился Глиццерин Пшикс, который с каждым мигом терял нить разговора. К тому же, его уже начало магнитом вновь тянуть к работе, по которой пиротехник за пару часов успел соскучиться так, словно бы десяток лет прожил на необитаемом острове.

Волшебник рассмеялся. Грым спрыгнул с кресла, но, поняв, что тревога была ложной, скаканул обратно.

— Мозгов и у тех, и у других хватает! — принялся объяснять Шизанте. — Но оттого все безумцы и становятся гениями, а все гении — безумцами. Оттого что мозгов и у тех, и у других в избытке, просто безумцу мозги дороги, и он бережет их для себя, а гений раздает направо и налево! Своими я с вами поделюсь, потому что ни до вас, ни после вас, с ними особо ни с кем делиться не приходилось.

— Так что это такое? — Шляпс хотел побыстрее покончить со всем.

— Это — жизнь!

— Я догадался, что оно живое, — нахмурился люминограф.

— Это ведь что-то магическое, да? — предположила Октава.

— Забудьте о магии! — Шизанте пребывал все в том же настроение. — Я же сказал, это жизнь, а не магия, просто жизнь.

— Что-то я совсем не понимаю, — закрутил головой Глиццерин. — Как это — жизнь?

— А вот так! Думаете, откуда берется жизнь?

— Ну, мне думалось… — начал Глиццерин, но Октава ткнула его в бок и покраснела.

— Вам думалось неправильно! Я имею в виду настоящую жизнь, искру жизни, если хотите, сырую жизнь. То, что заставляет жить все другое, точнее, что и есть жизнь — ну, опять же, жизнь в самом прямом смысле.

— Почему оно тогда… разговаривает? — поинтересовалась девушка.

— Как почему? Жизнь это вам не нестабильность, жизнь — это жизнь, и в своем воплощении она живая. Как еще могла воплотиться жизнь? Вот она и разговаривает. Только не особо связно — пока.

— То есть, оно еще заговорит? — обалдел Глиццерин, но его вопрос вытеснился вопросом люминографа.

— Откуда это свалилось на мою голову?

— Вы что, не знаете, откуда берется жизнь? — удивился Шизанте. — Конечно из дыма, в дыме рождается жизнь, дым притягивает ее! Оттуда на вас и свалилось.

Диафрагм вспомнил неудачный поход в театр, вспомнил кучу дыма от пиротехники — и все постепенно стало вставать на свои места.

— Но дым повсюду, — Глиццерин оказался любопытнее всех остальных. — Я вот постоянно с ним работаю… Да и к тому же, все тогда бы уже заметили эти светящиеся… эээ… эту жизнь.

— Наивный! — волшебник все еще пребывал в возбужденном настроении. — Обычно жизнь находит, чем ей стать — или уходит обратно в дым! К тому же, никто никогда не брался изучать жизнь, потому что — а зачем оно надо? С временем и пространством — то же самое. Все кинулись штурмовать законы магии, потому что из нее можно сделать столько всего полезного, а из полезного можно сделать выгоду, философов. Ну а жизнь? Что из нее сделаешь? Фонари — уж точно нет. Мы не можем понять то, что лежит у нас перед носом, но лезем в какие-то космологические дебри.

— То есть, эта… жизнь потом станет чем-то? Человеком? — к рубрике «вопрос-ответ» подключилась Октава.

— Совсем нет, — Шизанте вернулся к другому настроению. — Жизнь либо сразу рождается в чем-то. В сосуде, если хотите. Либо сама по себе. Та, что в дыму — сама по себе.

— То есть, она есть где-то еще? — тут уже не выдержал Шляпс.

Шизанте тяжело вздохнул. Ожидалось переключение настроения, но оно не случилось.

— Нет, представьте… — он откусил кусок булки, не доев пирожок, подумал и продолжил. — Представьте, что в вашем плаще есть потайной кармашек. И он пришит. Спрятан между верхним слоем и подкладкой. Вот там всегда и находится жизнь. В своем изначальном, сыром смысле. А дым просто помогает кармашку приоткрываться. Тогда жизнь становится видна снаружи плаща в виде этого.

Шизанте постучал по колбочке, и на него тут же свалился шквал реплик:

— Стучать-нет-не понимать!

— А жизнь может проникнуть по обратную сторону кармана?

— Вы же говорили, что дым рождает жизнь…

— Почему она светится?

Все трое задали вопросы одновременно.