Крокозябры (сборник)

Марианна прибилась к нему на некоторое время, но это была сплошная нервотрепка – исчезала, появлялась, самое неприятное заключалось в том, что она все еще была влюблена в Илью, непереносимого для него теперь персонажа. Ничего не говорила, но видел: вдруг начинает плакать, отталкивает его. У Федора возникла даже задача – вроде как переманить, перетянуть канат, чтоб забыла она китайца и любила бы его, Федора. Он открыл ей путь, она стала петь, выступила пару раз удачно на фестивалях-пикниках, ее пригласили спеть в арт-кафе – совсем не туда, к чему ее склонял Федор: к шаманской музыке, он и сам ее теперь сочинял. Марианна же рвалась на «большую сцену», как она выражалась, совершенно не интересовалась духовными практиками, которые называла «завиральными», Федор только вздыхал: может ли нормальный человек стремиться на эстраду! Они сидели с Марьяной в ее машине, где верещало радио «Ретро» – для нее не ретро никакое, поскольку она никогда этих песен не слышала, а местное этно – русское, советское, она не различала. Как раз когда Федя с отвращением произнес слово «эстрада», шла песня в исполнении Марка Бернеса.

– Вот слушай: «Я иду, иду по январю, холодно, следы как многоточье». Ты представляешь себе, откуда надо смотреть, чтоб следы – не тараканьи, а человеческие – выглядели как многоточье? С птичьего полета надо смотреть! Дальше: «Хочешь, я с тобой заговорю, руку дам, и станет путь короче?» Это чувак пристает на улице к девушке с такой вот офигительной наглостью. Объясняет не слабо: «Почему, дружок? Да потому, что я жизнь учил не по учебникам, просто я работаю, просто я работаю волшебником». И вот эта фальшь всех эстрадных песен, совковых, про теперешнюю похабень даже молчу…

– Погоди, но ты же так мне и представился, незнакомой девушке – волшебником?

– Но я и есть волшебник, – Федор смутился, он часто называл себя волшебником, Марьяну это смешило. – Ты мне зубы-то не заговаривай.

– На самом деле ты признался в том, что любишь эстраду! – подскочила на сиденье Марьяна.

– Ах зо! – Федор состроил гримасу идиота, одну из своих фирменных. – Это как же я так раскололся-то, а?

– Раскололся?

– Черт, все время забываю, что ты не русская. Не люблю эстраду, хотел я сказать, считаю говном, мерд, по-вашему.

– А откуда ж ты тогда слова этой песни наизусть знаешь? – Марьяна смотрела победоносно.

– Ну вот, еще раз – ты иностранка и не врубаешься. Не компронэ па, правильно я излагаю? Песни Бернеса – не худшего, а может, лучшего советского эстрадного певца, все в этой стране знают наизусть. Моего поколения, конечно, – поправился Федор. – И поколения родителей. Молодежь вообще ничего не знает. Вот мама твоя точно в курсе, можешь спросить.

После этого разговора Федор думал, что становится ворчливым старпером. Ему пятьдесят один. Или уже пятьдесят два? Ну точно, к старости все забывают, сколько им лет. пятьдесят два еще только будет, он глубоко вздохнул. Совсем, можно сказать, недавно пятидесятилетние казались ему глубокими стариками, а вот подишь ты, он вроде тот же юноша, обдумывающий житье, подающий надежды. Марьяна этого не видит. А вообще ведь любовь – это когда все впереди.

Илья пропал из моего поля зрения. В последнюю нашу встречу обнаружилось, что мы далеко ушли в разные стороны. От той точки, когда были вместе. Все вместе.

– Куда едешь отдыхать?

– В Грецию.

– С ума сошла? Что тебя тянет в какие-то идиотские места?

– В смысле?

– Надо же двигаться вперед, а не назад! Я вот еду в Сан-Тропе. Там в августе собирается вся элита. И девушки, понятно, не случайные.

– Так ты не женишься на той француженке, Марианне?

– Нет, к счастью. Понял, что сам себе поставил ловушку: жениться до пятидесяти. Роковая черта через месяц, но я же за месяц не сильно состарюсь? – смеется, как и раньше.

– Тебе не дашь.

– Ну́ так: в фитнес хожу, на массаж. Не просто массаж, – оживился, – с коллагеном, кокосовым маслом, даже черную икру втирают. Представляешь, какие это бабки? Золотые нити вживил – надо ж спасаться, переводить тело в режим ручного управления, автопилот кончился. А ты, если не секрет?

– Ну я. Я не фанат молодости, Илюшечка. Молодость – это когда живешь будущим, я им уже объелась, столько его было, этого будущего, успеть бы прошлое переварить.

– Ты хочешь сказать, что толку множить впечатления, если предыдущие не обглоданы до мозговой косточки?

– Вроде того.

– Не согласен, если жизнь все время не обновляется, можно сразу ползти на кладбище.

– Хроническая vita nuova?

– Лучше скажи, была ли ты на Лазурном берегу.

– Конечно, была, и в Ницце, и в Каннах, и в Сан-Тропе. Я везде во Франции была.

– И что? Решила опрощаться? Я еще понимаю – Таиланд, я там жил в таком отеле – ванна из шампанского, в которой плавают лепестки роз, и тайский массаж, о-о-о, – застонал Илья. – А Греция – вообще бессмысленная страна.

– Как раз наоборот – прародина смыслов. Уже была на острове Аполлона, сейчас лечу на место битвы богов и гигантов, на Олимп, к Зевсу.

– Но это же мифология, ну что за детский сад! – Илья отмахнулся.