Крокозябры (сборник)

– Родина, что ты пялишься? – злились одноклассники.

У нее не было друзей. Девочка-служанка, мечтавшая только о том, как, вымыв посуду в большом тазу, надраив крашеный суриком пол, собрав ягоды с куста, полив огород, принеся воды с колонки, запрется в своей комнате или побежит в библиотеку и будет читать, читать, пока не закроются глаза.

Зимой вода в колонке замерзала, ее добывали из снега. Но тут снег никак не шел, а неподалеку поселились москвичи, самые натуральные. Сперва на черной «Волге» приехал мужик – художник, купил за 200 рублей сруб, потом наезжал с компанией, те купили еще два дома, и на все три провели водопровод. Те только летом бывают и на майские, а мужик осел. Сказал, что здесь лучше, чем в Москве. И вот мать велит Лиле пойти к мужику и набрать у него воды, «и донести пусть поможет, девчонке-то», и Лиля чапает к нему в своих серых валенках и сером пуховом платке. В Москве носят сапоги и шапки, она знает, потому идет и стесняется, что ее примут за деревенщину.

Высокий, широкоплечий, будто слегка недоделанный: чуть поверни в одну сторону – дикарь, чуть в другую – артист. Добродушный, с близко посаженными черными глазами и девичьим лицом, мужик, просивший называть его просто Коля, не дядя, не по отчеству, позвал ее в дом, приготовил чаю, на столе стояли баранки, варенье, халва, он резал лимон тонкими кружочками и все время шутил:

– Значит, тебя Лилией зовут, а ты лилия белая или красная?

– Вообще-то не Лилия я, а Лилит.

Коля чуть палец себе не порезал, положил нож:

– Лилит?

– Отец вычитал в какой-то книге, что первой женщиной на Земле была не Ева, а Лилит, – вот так и назвал меня. Чтоб я была первой.

– Я тоже читал про Лилит, хотя нет, не читал – друзья рассказывали. Мне про все рассказывают друзья, а сам я дурак дураком, – сказал Коля, – но чтоб в деревне назвали девочку Лилит!..

– У нас город, а не деревня, – обиделась Лиля. – А дед мой вообще был – только никому не говорите – священником. От него книги остались. И в городе нашем была церковь, так-то. Но никто не знает, что я Лилит, сама узнала с месяц назад, когда паспорт получала. Попросила, чтоб записали Лилией, сказали, нельзя, должно быть как в метрике.

Она ходила к нему часто. Он показывал ей такие вещи! Альбомы Веронезе, Тинторетто, Тициана. Она узнала слово «Возрождение».

– А знаешь, что такое Возрождение? – сказал Коля. – Подул такой сильный ветер, что всех поднял в воздух, и одни полетели, а другие упали, а знаешь кто полетел?

– Кто полегче, наверное, как я, – неуверенно сказала Лиля.

– Ой, боюсь, ты нелегкая, – вздохнул Коля. – А взлетели не кто легче, а кто верил, что мир может быть не хуже рая. Когда-нибудь к нам тоже придет такой ветер. Но еще ведь судьба. Или не судьба. Вот я художник, а судьба не вырисовывается, жаль ей на меня красок. Вроде много работаю – куклы для мультфильмов, открытки – сама видела, какие красивые, а заказы на оформление какого-нибудь Дома культуры – знаешь какая куча денег! А чувство такое, что все это никому не нужно.

– А тебе?

– Это вопрос. Работаю с удовольствием, вообще все хорошо, но… В общем, решил уехать из Москвы и стать отшельником. Отшельник – это тот, кто отказался от судьбы. Перестал за ней бегать. Или от нее.

Он говорил ей такие вещи! Голова шла кругом – и от этих картин со счастливыми телами, летящими, низвергающимися, тянущимися друг к другу и к чему-то такому общему, всем понятному, и там было так много воздуха, больше, чем в Омутищах.

Лиля стала снова хорошо учиться – и бензоловые кольца, и Бойль-Мариотт, а все свободное время проводила у Коли. Родители поощряли:

– Составит тебе протекцию в Москве, поможет в вуз поступить.

И даже освободили от части домашней работы. За девичью честь не волновались, у Коли была невеста. Родители не разглядели, а Лиля очень даже разглядела: иногда Коля уезжал надолго в Москву, а потом приезжал в Омутищи с девушкой, тетенькой, всякий раз разной, и говорил: «Это моя невеста». Невесту он через пару дней увозил в Москву, а Лиля их всех внимательно рассматривала, сравнивая с собой, и пришла к выводу, что они – женщины, а она – нет. Такая доля, как любил приговаривать Коля.

– И в чем же разница между судьбой и долей?

– Ну есть одно тайное знание, – никогда у Коли не поймешь, серьезно он или нет, – хочешь, расскажу?

– Нет, погоди, сперва сама угадаю. Доля – у рабов, а судьба – у свободных, так?

– Вот какая ты умная, дочка, но тайное знание – оно же не так прямо припечатывает!

Лиле страшно нравилось, когда он называл ее дочкой: Коля был ровесником ее отца, но она бы предпочла, чтоб отцом был Коля, она впервые почувствовала себя не дрессированной собачкой-служанкой-ученицей «Б»-класса, а настоящей ученицей и настоящей дочкой. Это было одно и то же, и оно куда-то вело, она чувствовала, в Москву, в новую жизнь.

– Ну хорошо, доля у тяжелых, а судьба у легких, доля у тех, кто живет в аду, а судьба – у тех, кто в раю.

– Сдаюсь! – Коля поднял руки. – Ты произносишь двести слов в минуту и потому всех победишь.

– Молчу.