Крокозябры (сборник)

По идее, двух, трех, ну четырех раз мне должно было быть довольно, чтоб я осознала, что таков мамин алгоритм (тогда еще было далеко до подозрений на болезнь), и не впадала бы в состояние ужаса и паники при каждом землетрясении, извержении вулкана, цунами. Именно так я воспринимала эти «скандалы» в своем тинейджерском возрасте — сюда это бытовое слово вовсе не подходит. Но для меня и на сто пятидесятый раз происходило крушение мира, меня погребала лава, я проваливалась в разверзавшуюся бездну, меня уносили волны. Потом волны выплескивали меня на берег, Помпеи отстраивались, деревья вылезали из пропасти, крепко хватаясь корнями за сомкнувшийся грунт. Я не справилась с этим никогда. В семнадцать лет села на самолет и улетела. В двадцать три ушла с твердым намерением не видеть и не слышать. Я становилась все более взрослой, у меня был свой дом и своя отдельная жизнь, но в отношениях с мамой ничего не менялось. Мир уже, конечно, не рушился, но какой тут мир, когда ждешь войны, готовишься отразить удар? Отразить удар — значит не пострадать от него, остаться целым, а что делать — ясно: не любить, не испытывать зависимости, что одно и то же. Я кропотливо пыталась генерировать в себе холод, неуязвимость, но тщетно: бешенство натуры брало свое, порождая увлечения всех мастей — людьми, мужчинами, книгами.

Увлечения мужчинами походили на спазмы: влюбляясь навеки, через неделю, месяц или год я смотрела на вовлекшегося в вечную любовь рыбьим глазом, мечтая поскорее от него избавиться. В этих отношениях в роли вулкана и цунами выступала я. «Ты никого не любишь», — упрекали меня, а я считала, что меня не понимают: я люблю, просто оказывается, что они не полубоги! Что-то меня на этом заколдобило: в первого я влюбилась, приняв за дьявольское отродье — оказался просто человеком, в других я высматривала божественное воплощение, тоже напрасно. Я ведь и сама с детства ощущала себя скрещенной, с примесью, генетически модифицированным продуктом: получеловек, а полу — неизвестно что. В юности я сформулировала это так: «Животное-компьютер, сирота Божественного происхождения». Мои поиски неземного возлюбленного должны были как-то объясняться: хоть по Фрейду, хоть как, я вот и к мифу о Данае (которая родила Персея от Зевса, явившегося ей в виде золотого дождя) была очень неравнодушна, не говоря об истории Иисуса. Но объяснений не было, и таинственное чувство продолжало меня распирать. Когда один из моих бывших возлюбленных написал: «А казалось бы, вон какая равнодушная», я запомнила это, потому что только и мечтала стать равнодушной (безразличной, бесстрастной, спокойной, разумной, умиротворенной), но не получалось, и эта фраза давала надежду — вдруг получится. Внешне, впрочем, я подражала бабушке: сдержанной, замкнутой.

Первый ангел армянской национальности играла на гитаре и пела, я делала с ней в школе спектакли и поэтические вечера. От нее исходил покой, ее глубокие глаза мерцали как звезды на небе, ее голос был ровным и насыщенным, можно было подумать, что у этой девочки, моложе меня на класс или два, все хорошо. А у нее родители погибли в автокатастрофе, на ее глазах, она осталась сиротой. У меня были трудности с мамой, а у нее — никого, только бабушка. У меня как раз не было бабушки, но ангел возвращал мне самообладание, как бы показывая, что горе или радость — не снаружи, внутри.

Второй ангел армянской национальности была девушкой еще более нервной, чем я. (Был ли ангелом проституточий директор коньячного завода — вопрос: спас меня все же.) Она гадала на кофейной гуще и не видела в этой гуще, на занявшейся заре перестройки, для меня покоя. Это она подарила мне крестик в период, когда на мне нужно было вешать табличку: «Высокое напряжение, опасно для жизни», когда множественность и краткость моих увлечений стала походить на недописанные фразы, надкушенные яблоки, как если собираешься построить дом, роешь котлован под фундамент и вдруг понимаешь, что ты — кочевник.

Третий ангел армянской национальности возникла в Париже. Почему армянской? Не знаю, я не была в Армении. Может, Ковчег, осевший на горе Арарат, до сих пор привлекает ангелов. В Париж я сперва приехала для работы с переводчицей (с ней) над книжкой, затем — решила остаться на месяц, между двумя фестивалями. Очень уж влек Париж. Мюнхенская квартира должна была меня этот месяц ждать, писать для радио я предполагала из парижской студии, что и делала, но без особого усердия. Поселилась у одного француза. В этом увлечении не было сверхчеловеческих запросов, я была влюблена во Францию и в него — похожего, в моем представлении, на типичного француза. Прошел месяц, и меня заинтересовал другой облик Франции, тут уж я вполне была согласна с порицавшими меня за отсутствие сердца. Внутри что-то клокотало, требовало выхода наружу, а наружу выходил только совершеннейший пшик.