Крокозябры (сборник)

В это самое время, в августе 1992 года, я приехала в Москву. Пришла к маме, у которой два года назад обнаружили опухоль головного мозга, причем столь большую и давно зревшую, что врачи развели руками. Тем не менее в нейрохирургической клинике нашелся кудесник, который сделал операцию и сказал, что теперь все будет хорошо. Что опухоль доброкачественная, так что метастазов можно не бояться. После той операции маму было не узнать: она стала тихой, худой, смотрела затравленными глазами, потом сделала несколько шагов к себе прежней, но уж больше никто не вспоминал про дурной характер, все стало ясно. Коллега с радио «Свобода» ехал в Москву, я попросила его привезти мою шубу. В Мюнхене морозы, как в Москве, только короче. Он зашел к маме, она дала ему в руки шубу и достала маленький пакетик, в который собиралась ее уложить. «Что вы делаете, в этот пакетик разве что воротник влезет!» — воскликнул коллега. Мама возражала и так и не поняла, почему шуба не влезла. «Твоя мать не в себе», — сказал он мне по возвращении в Мюнхен. Я не согласилась, подумала: «Мало ли, может, не такой уж и маленький был пакет, просто шуба не уместилась, всегда можно немного ошибиться». Потом я приехала сама, еще из Мюнхена, обнаружив, что мама обложилась совершенно новой для нее литературой. Библия, йога, оккультизм, целительство, мне же она рассказывала о том, как ее посещали инопланетяне. Она описала, как они появились вдвоем, и что будто бы именно они продлили ей жизнь. Как объяснить мою реакцию? Главное, что я не сочла это проявлением безумия. Тон был убедительным и сам рассказ тоже.

В августе 92-го мама встретила меня радостно — естественно, больше чем полгода не виделись, но сказала странное:

— Ты — вылитая Марианна.

— Кто такая Марианна?

— Ну Марианна, — ответила мама, как если бы она говорила о чем-то общеизвестном.

Повела меня на кухню, поставила чай, но, посмотрев на часы, ринулась к телевизору и ушла в него целиком. Там была очередная порция бразильского сериала, где героиней как раз и была та самая Марианна. Она была для нее более подлинной, чем я. Я подождала часок, мама изготовила блинчики, я спросила у нее, почему она с таким трудом поднимается с кресла — не болят ли у нее ноги? Она ответила, что ничего у нее не болит и встает она самым обычным образом. Назавтра мы поехали к хирургу — она его боготворила и хотела вместе со мной съездить к нему на дачу. Хирург открыл бутылку шампанского, налил всем и маме тоже, за ее благополучное излечение, мама стала отказываться. Мол, сам же говорил, что спиртного нельзя.

— Так это после операции, в стадии заживления, было нельзя, а теперь можно хоть канкан плясать. — Меня он заверил, что все идет отлично.

Наутро я заглянула в мамину спальню, она не спала. Я позвала ее завтракать, она сказала:

— Не могу подняться.

— Что значит «не можешь»? — не поняла я, сразу отнеся это по старой памяти к многочисленным капризам: ну чтоб проявили внимание, плясали вокруг и ахали.

Прежде маме почему-то нравилось пугать. Или объявляла что у нее инфаркт, инсульт, рак, или подходила к окну, заявляя, что сейчас из него выбросится, — ей принципиально не хватало внимания и любви. То есть сколько бы внимания она ни получала, это было не то — не то, чего она искала. Отчим говорил ей: «Знаешь сказку, когда один все кричал „волки, волки“, все сбегались, а когда настоящий волк появился, никто ему уже не поверил, и волк его съел. Не боишься, что с тобой так будет?» Правильно говорил отчим. Когда мама объявила, что у нее нашли опухоль мозга, я не поверила: слишком много было этих «страшилок», про опухоли во всех частях тела в том числе. Я уехала в Мюнхен, потом в Америку, звонила и только по телефону узнала, что была операция. Может, я так же уехала, как когда-то мама от меня, больной, в Румынию?