Кролиководство

Идея для сюжета: головной убор

(не более 300 слов)

Воскресный день. Мужчина и женщина, обоим под семьдесят, сидят рядышком на стульях, как будто позаимствованных из кафетерия. Нас разделяет пара столов. Мужчина и женщина — муж и жена. Женаты более сорока лет. Стулья неудобные. Мужчина и женщина также испытывают чувство неудобства. Им здесь не нравится. Живут в Квинсе. Они не любят ездить в город, как они называют Манхэттен, хотя в этой части Манхэттена мало что напоминает Манхэттен. Я бы ни за что не сказала, что эта пара выглядит моложе своих лет, потому что это не так, но кажется, что они — из другой эпохи, как будто их катапультировали из пятидесятых или шестидесятых годов в наше время, в первые дни две тысячи девятого года. Возможно, это из-за их головных уборов. Хотя в столовой тепло, даже душно, ни тот, ни другая и не думают снять пальто или головной убор. Такое впечатление, что они не планируют оставаться здесь больше чем на пару минут. Женщина расстегнула пальто, а мужчина — нет. На нем пальто фасона, который нередко называют «полупальто», нечто среднее между традиционным пальто и курткой. Серого цвета, не из стопроцентной шерсти, а из смеси шерсти с синтетикой, утепленное, с трикотажными обшлагами. Руки засунуты глубоко в карманы, и хотя мне их не видно, предполагаю, что они сжаты в кулаки. На женщине — ее лучшее пальто, которое она надевает по воскресеньям и по особым случаям. Темно-синего цвета. Купила на распродаже в «Мейсис» девять лет назад. В дамской сумочке лежит аккуратно сложенная вуаль цвета слоновой кости, из стопроцентного полиэстера; ее она надевает в церкви. Сумочка лежит у женщины на коленях, и она вцепилась в ее лямку обеими руками. На мужчине твидовая коричнево-бежевая кепка с приподнятой макушкой. Она привезена из Ирландии и стоила немалых денег. Мужчина ни за что не потратил бы столько денег на кепку, но его брат, который то ли занимался, то ли не занимался чем-то незаконным, купил ему эту кепку лет двадцать, не меньше, назад. И хотя мужчина никогда никому этого не говорит, он любит ее и в зимние месяцы почти не снимает. Летом хранит ее на верхней полке шкафа в застегнутой на молнию сумке, чтобы не побила моль. На женщине украшенная помпоном шапка ручной вязки, что-то среднее между беретом и лыжной шапкой, из пряжи цвета, переходящего из темно-синего в светло-синий. Женщина ее себе не вязала. У нее нет к этому способностей.

Они не хотят иметь ничего общего со своей дочерью, однако чувствовали себя обязанными навестить ее, потому что у нее день рождения. Наркоманка. Вот она кто. Наркоманка, которая уже дважды (дважды!), ни в первом, ни во втором случае не раскаявшись, пыталась покончить с собой, как будто не знала, что самоубийство — смертный грех. Разумеется, знала, но ей было глубоко на все наплевать: и на родителей, и на церковь; исключение составлял разве что какой-то грязный кот. Подумать только, а ведь когда-то она работала медсестрой в этой же больнице, куда ее теперь поместили на лечение вместе с наркозависимыми душевнобольными психопатами и кем-то там еще.

— Как низко ты пала, — говорит ей мать.

Отец отказывается с ней не то что разговаривать, даже поздороваться. Снимает кепку и внимательно ее осматривает, стряхивая с нее пылинку.

— Ты уже придумала, что будешь делать, когда выйдешь отсюда? — спрашивает мать. — То есть если тебя выпустят.

— Собираюсь завести кота, — говорит родителям дочь.

У отца багровеет лицо — результат резкого скачка кровяного давления. Он встает и надевает кепку обратно на голову.

Мать тоже встает. С них достаточно. Они уходят. Отец говорит дочери:

— Та нас только позоришь. — Поправляет края кепки. Лицо у него еще больше побагровело.

Она не сразу находит что ответить, а потом говорит:

— Надеюсь, тебя удар хватит, козел^{3}.