Независимо от того, что именно с Банни не так, ясно одно: не дружить с головой — вовсе не то же самое, что быть нормальным больным. Если ты нормальный больной, окружающие, по крайней мере, притворяются, что ты им небезразличен. Звонят и даже навещают. Готовы сбегать по твоим делам, купить тебе апельсиновый сок и сироп «НайКвил», принести суп и банановый смузи, а также погулять с собакой. Спрашивают: «Могу ли я что-нибудь для тебя сделать? Хоть что-нибудь?» Разумеется, рассчитывают при этом, что ты не поймаешь их на слове, но хотя бы выполняют формальности. Иногда присылают цветы. А вот Банни никто ни разу не навестил. Никто не выразил готовности принести ей горячего супа. Никто не удосужился прислать ей открытку с пожеланием «Поправляйся!» или воздушный шарик с желтой счастливой рожицей, не говоря уж о корзине цветов.
Справедливости ради, фраза про то, что никто не удосужился прислать Банни открытку с пожеланием «Поправляйся!», не совсем точна. Правда, и письмецо, которое Лиззи Фрэнк прислала ей около двух недель назад по электронной почте, было не совсем такой открыткой:
Дорогая Банни!
У всех бывают плохие дни. Ты не исключение. Возьми себя в руки и не парься.
P. S. Не забудь. Новогодняя ночь. Ждем тебя.
И если уж совсем по справедливости, друзья звонят Альби, чтобы поинтересоваться, как себя чувствует Банни; чего они не делают — не звонят, когда Альби нет дома. Никому не хочется разговаривать с Банни. Боятся ее спрашивать, как она себя чувствует.
С учетом профессии Альби неудивительно, что он разбирается в нравах и привычках животных, знает, где они обитают, какие у них брачные игры, чем питаются и у кого из них имеются хвосты. Знает про их защитные механизмы, а именно кто из них для защиты прячется, кто убегает со скоростью ветра, а кто сворачивается в клубок. Отвечая на вопрос Банни, он перечисляет:
— Панцирные многоножки, ежи, броненосцы.
Затем, не в силах отказать себе в удовольствии, Альби увлеченно рассказывает про то, какие бывают панцири у броненосцев. С избыточным энтузиазмом описывает он пластины покровной кости, разглагольствует на тему роговых отростков на эпидермальных чешуях, и тут Банни его обрывает:
— Нет, это не броненосцы.
Хотя у Банни всегда вызывало энтузиазм, даже восторг то, в чем разбирается и чем увлечен в выбранной им области исследований ее супруг, очевидное отсутствие у нее интереса к покровным костям в этот раз можно было спрогнозировать. Тем не менее для Альби это болезненно, как укус крапивы. Впрочем, боль от укуса быстро проходит, и он говорит:
— Возможно, ты имеешь в виду ежа. У него есть колючки, как у дикобраза, только они полые внутри и не отделяются от его тела, когда до них дотрагиваешься.
Не успевает Альби объяснить, как именно еж сворачивается в тугой клубок, выставляя наружу свои то ли колючки, то ли иглы, как Банни его спрашивает:
— Ты бы не мог приготовить мне кофе?
Альби чувствует облегчение, как будто в нем разжалась какая-то пружина. Спрыгивает с дивана.
— Колумбийский? Мокко Ява по-французски? А еще у нас вроде бы оставались кое-какие запасы суматранского кофе. — Альби предлагает жене на выбор различные варианты.
— Мне все равно, — отвечает Банни и, когда муж оказывается вне пределов слышимости, повторяет: «Мне все равно». И тише: «Мне все равно». И еще тише:
Кофейные кружки
«Мне все равно», и вдруг, без всякого предупреждения и вступления, без комка в горле, без подергивания губ и без единого всхлипа, возвещающего начало нормального, как полагается, рыдания, Банни плачет каким-то странным плачем, каким она плачет в последнее время. Беззвучно, даже не хлюпая носом, с безучастным лицом и пустым и пристальным, как у куклы со стеклянными глазами, взглядом. Слезы льются, но не подобно каплям дождя по оконному стеклу, а как льется вода из полностью открытого крана. Обильность ее слез изумительна, и так же изумительно то, как словно по щелчку поток слез прекращается. К тому моменту, как Альби возвращается из кухни с двумя кружками кофе, все закончено, как будто только что прошел грибной дождь, правда без участия солнца.
— Ты приготовил кофе? — спрашивает Банни.
— Ты сказала, что хочешь кофе. Три минуты назад ты сказала, что хочешь кофе.
— Я это сказала? А сколько сейчас времени?