Кроманьонец

Долгие вечера я коротал с мужчинами-пастухами. Их женщины уходили к нам в дом, общаться с Утаре. Мы говорили о мире вокруг и о желаниях каждого из нас. Так вечер за вечером я старался сформировать в их головах устойчивое представление об успешной жизни по меркам того времени. Уро, Тун и мальчики с нетерпением ждали весны, чтобы отправиться в горы и добыть там как можно больше живых козлят. Мечтали о стадах, пасущихся на лугах поблизости.

Как-то мне в голову пришла мысль состричь с коз немного шерсти и попробовать прясть ее. Тогда, как обычно по вечерам я проводил время в компании мужчин-пастухов. Мысль о пряже и шерстяных нитках, а там и одежде так захватила мое воображение, что стоило больших усилий, досидеть и общаться пока в дом не вернулись женщины. За то с утра я состриг с мохнатых козьих животов немного шерсти. Был не уверен, но знал, будто немытую шерсть прясть проще, поэтому мыть ее не стал. Вместо прялки приспособил плетеную задвижку, веретено выстрогал и налепил глиняных пряслиц-грузиков разного веса. Нитка из комка шерсти тянулась действительно легко, трудно было работать веретеном в левой руке. Утаре минут двадцать смотрела на мои потуги, потом хмыкнула и подсев поближе, попросила дать ей попробовать. Как она разгадала, в чем у меня возникала трудность, не знаю, но она сразу, не пытаясь держаться только за кончик веретена, подвесила его через большой палец на нить и дело пошло веселее.

К весне мы смогли накопить приличный запас шерстяной нитки. Осталось только вспомнить, как вязать спицами или крючком, да попробовать их изготовить из дерева или кости. Только тогда пришлось столь важное дело отложить на несколько месяцев. Утаре порадовала новостью, что ждет ребенка. Не было никакого особенного утра или вечера, повода тоже не было. Я смотрел на журчащую в ледяных промоинах реку, когда услышал ее шепот:

— Лоло, у нас будет ребенок…

Конечно, я обрадовался. Решил, что как только сойдет лед с реки, поплыву назад, к соплеменникам. А поскольку планировал сделать это не с пустыми руками, ушел с головой в плавку бронзы.

Так кончилась моя юность.

_{Конец второй части}

Часть 3 По дороге в небо

Глава 26

Путешествие в одиночестве всегда возвращает человека в его прошлое или, напротив, побуждает грезить о будущем. Я не грезил, из своего будущего дословно восстановил в памяти рассуждения жены: «Удивительное дело, чем насыщенней и содержательней становится моя жизнь, — говорила она, — тем чаще я обращаюсь к воспоминаниям. По идее, мое настоящее „здесь и сейчас“ должно превалировать над далеким и полузабытым прошлым, или, по крайней мере, конкурировать с ним. Но все происходит наоборот. Прошлое, когда я смело зову его к себе в гости, приходит не только с печалью об ушедших годах, но и с бесценными подарками осознавания себя в настоящем…»

Удивительной она была и совсем не похожей на Утаре. А может, я так и не понял того многого, что могло бы сроднить их? Оптимизм, например. Как мне смешно было тогда слушать рассуждения о возможностях в сорок лет еще запросто выучить несколько языков, родить ребенка. Я думал, что ей уже не стать балериной, а мне капитаном дальнего плавания. В пятьдесят она говорила о ярких переживаниях духовных и интеллектуальных открытий, а я думал, что она уже не сможет родить. В шестьдесят она подтолкнула меня к строительству дома, а восьмидесятилетний юбилей с ее подачи я отметил прыжком с парашютом.

Вспоминая, я размышляю, что дают воспоминания мне? Вдохновение или печаль? Силу или разрушение? Я плыву по реке в свое прошлое, к людям, ставшим для меня родными, радуюсь, ожидая встречи, и тоскую, грущу, вспоминая свое возвращение домой после окончания войны.

Ноги сами несли с той встревоженной паровозными гудками и гулом сотен голосов станции скорее домой, в тишину лесную. Позвякивали на груди награды, а сколько было на сердце радости. Верил, что встретит меня Катюша, провожавшая, когда-то в армию, но почему-то переставшая писать уже с полгода как. Думал, что не доходят ее письма, уж слишком быстро мы двигались на Запад.

У сруба колодезного, от которого половина пути до дома, остановился в ольховой прохладе. Пил бы и пил, но холодной была водичка, губы смочил и обрадовался знакомому с детства вкусу. Намочив волосы, тронулся дальше.

Из-за сосен показались избы, как в зеленом дожде, стояли они среди берез и лип, в которые врывалось солнце и, рассеянное листьями, сыпалось на крыши, на траву и на плетни, обнятые разомлевшими лопухами.

На повороте к родительскому дому у колодца мы с Катюшей и встретились. Увидел ее большой, выпирающий живот и сразу о письмах недошедших понял, и такое все родное вокруг, простенькое, как проталинка, с которой раскрывается земля, чтобы зеленеть потом, и цвести, и пахнуть гречишными, липовыми и ржаными медами вдруг совсем обесценилось злостью и стыдом…