Или, по крайней мере, надо было проявить элементарное уважение и сообщить мне, что меня вышвыривают из моего собственного дома!
Ты права.
Как давно ты знаешь? – спросила Мэл.
Фебруари содрогнулась.
С окружного совещания, – сказала она, хотя на самом деле знала еще раньше.
Господи боже. С декабря?
Прости меня, милая. Пожалуйста.
Кто еще знает?
Никто. Фил. И Генри. Он переводил на совещании.
А ваши учителя?
Фебруари покачала головой.
Мы с Суоллом должны рассказать им об этом завтра на собрании педсостава.
Ванда?
Она смотрела себе под ноги, но чувствовала тяжесть взгляда Мэл.
Я…
Да чтоб тебя, – сказала Мэл.
Выходя, она хлопнула дверью ванной. Фебруари поспешила накинуть халат и бросилась за ней, но, когда она спустилась вниз, там был только растерянный мужчина с рулеткой и фотоаппаратом в руках.
Мэм? Если сейчас неподходящее время, я могу вернуться позже.
Нет, прошу вас, – сказала Фебруари с яростью в голосе и широким жестом указала на гостиную. – Сейчас просто идеальное время.
После того, как риелтор ушел, Фебруари написала Мэл длинное и путаное сообщение, в котором извинилась, объяснила, что собирается пока пожить в Старой резиденции, чтобы дать Мэл время, пока та не будет готова поговорить, и извинилась еще раз. Трудно было сказать, воспримет это Мэл как любезность или как еще один эгоистичный поступок, но Фебруари не знала, что еще сделать. В понедельник ей предстояло разбираться со своими учителями, и она не могла вести войну на два фронта. Она собрала чемодан и покатила его по улице в сторону кампуса.