Кроме шуток

Ну что ж, почти, – сказала она, когда мы шли к машине. И на этом все. Так что, пожалуйста, не судите меня. Никто не разочаровывал меня больше, чем я сама.

Мэм, я очень прошу вас отойти от стойки, – сказала медсестра, жестом приглашая следующего посетителя пройти вперед. – Сейчас ее переводят из отделения интенсивной терапии, и вам разрешат увидеться с ней через пару минут.

Фебруари работала в школе уже достаточно долго, чтобы понимать, что она не может винить себя за страдания своих учеников – за боль, причиненную их семьями и друг другом. И все же. Всякий раз, когда ученик оказывался в тяжелой ситуации, она не находила в себе сил остаться в стороне, и вечер спектакля не был исключением. Она даже села в собственную машину и помчалась за “скорой”, хотя, добравшись до больницы, поняла, что ничего не может сделать, кроме как толкаться в приемной.

За время своего пребывания на посту директора она потеряла только одного ученика, третьеклассника Бенджамина, больше десяти лет назад. У него случился припадок во сне – обширное кровоизлияние в мозг, никто ничего не смог бы сделать, но это был второй год ее директорства, и его смерть стала для нее чертой, разделяющей все на “до” и “после”. У Фебруари, как и у всех, в жизни было несколько определяющих событий, плохих – потеря отца, а потом и матери, и хороших – день, когда она совершила каминг-аут перед родителями, и вечер, когда она встретила Мэл. Она представляла себе эти моменты как силовые поля: как только новое поле активировалось, вернуться к прошлому себе было уже трудно, и оставалось только меняться и двигаться вперед. Хотя период “после Бена” длился уже долго, легче не становилось.

Так что Фебруари предложила принести родителям Чарли что‐нибудь из столовой, а потом вернулась домой и принялась мерить шагами коридор второго этажа, с каждым поворотом думая: Недолго этому коридору оставаться твоим. Мэл пыталась заставить ее поспать или хотя бы присесть, в итоге уговорила выпить чаю в гостиной, но это заняло всего несколько минут. Так и не сумев заснуть и поворочавшись с боку на бок, Фебруари занялась электронной почтой, потом вымыла посуду. Еще походила туда-сюда. В 5:30 утра она отправилась в душ.

Когда она вышла из дома, было еще темно, но к тому времени, как она добралась до кампуса, из‐за Клерк-холла выглянули первые лучи солнца. Она напугала сонного Уолта в будке охранника у ворот: он вскочил, отдал ей честь, и она не смогла удержаться от смеха. Она посмотрела на верхние этажи общежитий, представила себе учеников, спящих в своих постелях. Это ей нравилось в Ривер-Вэлли больше всего – даже не видя во дворе ни души, она знала, что не одна. Это чувство придавало ей сил – по крайней мере настолько, чтобы дойти до своего кабинета с чашкой кофе и ноутбуком и открыть пустой вордовский документ, где, как постукивающая нога, замигал курсор, ожидая, когда она подберет слова, которые ей предстояло произнести на собрании преподавателей уже через три дня.

Той ночью Чарли приходила в себя дважды: один раз на каталке по дороге в операционную, когда свет ламп на потолке пронзил ее насквозь и вынудил тут же закрыть глаза, потом второй раз в более спокойной обстановке палаты, в полумраке, рядом с отцом, который уснул на стуле, склонившись вперед и положив голову ей на ногу. А мать здесь? Она хотела спросить или, по крайней мере, сказать отцу, что не спит, но ничего не двигалось – ни губы, ни пальцы. Два языка, и оба бесполезны, подумала она, прежде чем снова погрузиться в темноту.

Она очнулась утром. К тому времени отец, мать и бабушка разбили лагерь вокруг ее кровати. Мать первой заметила, что она проснулась, вскочила со стула, выпалила череду каких‐то фраз, которые Чарли не поняла, и поцеловала ее в лоб. Следующим был отец, который попытался подкрепить свои слова какими‐то жестами, но Чарли была настолько одурманена, что это не помогло. Бабушка ограничилась похлопыванием по руке и вообще ничего не сказала.

Мать приподняла кровать, поправила Чарли подушки и подала ей пластиковый стаканчик, чтобы она могла попить через гнущуюся соломинку. Вода оцарапала ей горло и обожгла пустой желудок.

Все трое уставились на Чарли с таким предвкушением, что она поймала себя на мысли – они что, хотят, чтобы я показала какой‐нибудь трюк? Но она не могла сразу отпустить саркастичный комментарий, как обычно это делала, и после небольшой заминки в итоге сказала только:

Что случилось?

В общем, – сказала мать.

Но в глазах у Чарли все тряслось, и она не могла считать с губ матери смысла слов. Наверное, имплант помогал больше, чем она думала. Она посмотрела на отца, надеясь, что он сможет объяснить жестами, но в медицинских терминах он совсем ничего не понимал. Поэтому она указала на ручку; мать достала из сумочки стопку салфеток и начала писать.

Я пойду поищу переводчика, – сказал отец.

Чарли смотрела, как он выходит за дверь. Ей хотелось, чтобы он остался. Мать протянула ей салфетку.

Помнишь проблему имплантов с жидкостью?

Чарли кивнула. Следующая салфетка: