МАМ, НИ ЗА ЧТО! – закричала Чарли.
Ей хотелось не только кричать – кипящая ярость, как в Комнате тишины, затопила ее целиком, когда она увидела, как они обсуждают ее в третьем лице.
Эта штука у нее в голове оказалась говном, и виноваты в этом были они. Они знали, но никто ничего не сказал. Все головные боли, все трудности в школе – это были не ее неудачи, а тех, кто был слишком труслив, чтобы признать это.
Врач плавно переключился в режим маркетолога, и они выслушали короткую презентацию об успехах, которые были достигнуты с тех пор, как ей поставили имплант, то есть за последние десять с лишним лет: больше каналов в матрице, подключение через блютус и перезаряжаемые батареи для внешнего процессора. Учитывая меньшие размеры деталей и повысившуюся точность хирургических методов, был даже шанс, что новый имплант не лишит ее остаточного слуха. Врач вручил ее матери брошюру с новейшими моделями “Эдж Байоникс”, а потом еще одну от компании-конкурента, когда мать усомнилась в надежности первой.
Когда они вышли к стойке регистрации, мать попросила контакты хирурга для консультации, а Чарли попрощалась с переводчиком, который, казалось, уже забыл, что упоминал о своем сыне. Изменил ли этот прием его мнение о том, что будет лучше для его дочери? Чарли с матерью вышли из больницы и направились прямиком в “Старбакс”.
Не могу поверить, что никто нам ничего не сказал. Я должна подать в суд на эту чертову компанию. Большой ванильный латте на обезжиренном молоке, пожалуйста. Чарли, ты что будешь?
Горячий шоколад.
Взбитые сливки? – спросил бариста, указывая на фотографию.
Чарли кивнула. Ее мать, казалось, испытала облегчение от того, как легко они сделали заказ.
Я на это не пойду, – сказала Чарли, как только они сели за столик.
Чарли, не начинай.
Я не хочу еще одну операцию.
Ты же не можешь оставить у себя в голове кусок ржавеющего металла.
Это было справедливо, но она не собиралась доставлять матери удовольствие, соглашаясь с ней. Она сделала большой глоток из своего стакана.
Тогда я не буду ставить новый имплант, – сказала она. – Тем более с другой стороны.
Кажется, ты не понимаешь, что значит быть несовершеннолетней.
Тебе повезло, что я вообще что‐то понимаю! – сказала Чарли слишком громко.
Она резко поставила стакан на стол и почувствовала, как его содержимое начало плескаться. Другие посетители покосились на них; мать порозовела, Чарли откинулась на спинку стула и перевела дыхание.
Извини, – сказала она. – Но это моя голова, а не нефтяное месторождение. В ней нельзя просто сверлить дырки, пока вы не найдете то, что ищете.
Ужас на лице ее матери был едва заметен благодаря многолетней практике подавления эмоций, но она не упрекнула Чарли за мелодраматизм, а это значило, что она тоже потрясена.
Мы поговорим об этом позже, – сказала она. – С твоим отцом.
Они молча допили кофе и шоколад, обе начали нервно покусывать клапаны в крышках для стаканов и с тревогой посмотрели друг на друга, когда заметили свою общую привычку. С каждым шагом обратно к парковке голову Чарли пронизывали неразборчивые звуки.
Утром в день спектакля, когда Чарли проснулась, у нее опять двоилось в глазах. Кэйла уже ушла в душ, и, не зная, что еще сделать, Чарли позвонила папе по фейстайму.
Он велел ей выпить воды и прилечь и перезвонил, должно быть, через несколько минут, хотя Чарли показалось, что прошло гораздо больше времени.