Кроме шуток

Я предупреждаю вас заранее, потому что знаю, что у вас возникнут проблемы с жильем. Но все дальнейшие подробности придется отложить до окружного совещания.

Вы не можете так поступить. Должен быть другой способ.

Вы знаете, что Ривер-Вэлли обходится бюджету намного дороже всех остальных школ. Одни только общежития…

Мы могли бы перейти на дневной формат обучения.

…все ваши коррекционные программы… у вас слишком много учителей на такое количество учеников с особыми потребностями.

Вы думаете, что будет дешевле перевести этих детей на обычную программу? Учитывая количество переводчиков, которое вам понадобится, вы потратите в разы больше денег, чем на зарплаты моим учителям.

Мы сможем отправить часть учеников в их родные округа, чтобы сократить расходы.

Конечно, просто вышлите их в Кентукки и притворитесь, что они не ваша забота.

Честно говоря, Фебруари, я и не обязан заботиться об учениках из других штатов.

Господи, – рявкнула Фебруари. – И вы еще называете себя педагогом?

Я пытаюсь найти наилучший для всего округа выход.

Вы несете ответственность за самых уязвимых учеников. А как насчет слепоглухих детей? Тех, у кого другие особенности? Это же будет катастрофа.

Опять же, с этим правда нужно подождать до совещания…

Фебруари так угрюмо посмотрела на Суолла, что он умолк на полуслове. Если хочет увильнуть от ее пристального взгляда, пусть сам отводит глаза. В конце концов так он и сделал, притворившись, что закашлялся.

Не могу поверить, что вы это делаете, – сказала она.

Это несправедливо. У меня связаны руки.

Вы правы. Это совсем несправедливо.

Фебруари, мне очень жаль.

Для вас я доктор Уотерс, – сказала она.

Она встала и с силой задвинула свой стул. Тот ударился о стол, и еще одна капля супа плеснула Суоллу на галстук. Предоставив ему убирать ее грязную тарелку, она вылетела из ресторана, быстро пересекла парковку торгового центра, села в машину, включила радио и зарыдала.

Весь день она провела в нервном напряжении и большую часть времени потратила, придумывая и отбрасывая разные способы обжалования смертного приговора Ривер-Вэлли – может, подать заявку на грант? – хоть и понимала с самого начала, что они не сработают. Потом пришла домой и села на террасе рядом с матерью, вязавшей шарф, который предназначался для Мэл и, по прикидкам Фебруари, достиг уже футов двадцати в длину. Фебруари подождала, пока мама опустит глаза, чтобы пересчитать петли, и не будет смотреть на нее, и сказала вслух:

Это случилось, мам. Ривер-Вэлли закрывают.

И тогда, погруженная в молчание матери, она почувствовала облегчение – по крайней мере на несколько минут. Мама, удовлетворенная своим подсчетом, начала новый ряд.

Стемнело. Фебруари c особой педантичностью нарезала болгарский перец. Как сказать Мэл, что ее увольняют, что они лишатся дома? Как объяснить, что для нее худшей частью новости оказалось вовсе не выселение? Ей нужно время – еще несколько дней, чтобы убедиться, что она абсолютно ничего не может сделать, отойти на безопасное расстояние от их с Мэл последней ссоры, увериться, что они стоят на твердой почве. А самое главное, мама ни в коем случае не должна узнать. Мэл вернулась домой в приподнятом настроении, увидела, что Фебруари помешивает еду в воке, и принялась расхваливать ее кулинарные таланты.

Так чего хотел Суолл?

Фебруари постаралась, чтобы на ее лице не отразилось ничего вызывающего подозрение.

Ой, да ерунда, – сказала она. – Всякая хрень про бюджет.

Мама подняла голову, желая поучаствовать в разговоре.

Сегодня была встреча с С-у-о-л-л-о-м. По поводу бюджета.

Ну, если кто и умеет выжимать воду из камня, так это ты, – сказала Мэл.

Что?

Фебруари слабо улыбнулась. Мэл повернулась к ее матери.

Я думаю, что она Супервуман, – сказала Мэл.

Я тоже, – сказала мама.

Мэл нарисовала у себя на груди букву S, похожую на эмблему из комиксов – жест, обозначающий “супер”, – и Фебруари задумалась, выучила она это где‐нибудь или догадалась сама. В любом случае слова Мэл были крайне далеки от правды, и Фебруари поклялась не тянуть слишком долго, прежде чем рассказать ей обо всем, иначе придется добавить пункт “лгунья” в свой постоянно растущий список личных изъянов.

2:34 ночи – вспышка сверхновой в ногах кровати. Остин ошалело бросился к своему будильнику, потом сообразил, что это сигнал видеофона. Он никак не мог нажать на кнопку пульта. Скрученные рулоном гетры пролетели через всю комнату и ударили его точно между лопаток. Он резко повернулся в ту сторону, откуда был выпущен снаряд: Элиот держал одну руку в воздухе, снова и снова спрашивая одно и то же: Ч-З-Х.

Видеофон! – сказал Остин.

Хотя, конечно, звонить могли только ему. Когда он ответил, это оказался его папа, в одной майке, с всклокоченными волосами. Позади него на кухне сидела мама, тяжело дыша и пытаясь надеть туфли.