Всю первую неделю в Ривер-Вэлли Фебруари разгребала завалы на работе и каждый вечер возвращалась домой в полном изнеможении – в тот момент, когда что‐то происходило, оно казалось очень важным, но к концу дня она ничего не могла вспомнить, только то, что ей было трудно, что она боялась и понятия не имела, как помочь ученикам. В ту пятницу, когда они с Филом входили в здание окружного управления образования, она знала, что ей придется рассказать все Мэл и наконец признать, что их ждет неопределенное будущее.
Суолл поднялся на трибуну, чтобы призвать собрание к порядку, и ей стало невыносимо смотреть на него. Она перевела взгляд на Генри Бэйарда, который сидел рядом с Суоллом и переводил для Фила. Генри был хорошим переводчиком, и ему приходилось работать в самых трудных и непредсказуемых обстоятельствах – когда учителя вызывали родителей на неприятный разговор или когда ученикам становилось плохо и их увозили на машине скорой помощи. Она никогда не видела, чтобы он изменился в лице, даже если садился в “скорую” на середине фразы. Но теперь, когда Суолл начал оглашать обширный список программ, от которых надо будет отказаться “в свете новых финансовых ограничений”, она заметила, как глаза Генри слегка сузились. В основном сокращения были небольшими и касались школьных программ, с которыми Фебруари не была знакома, хотя и не сомневалась, что нуждающиеся в них ученики пострадают, лишившись их. Но когда Суолл объявил о закрытии учреждения для детей с особыми образовательными потребностями Ривер-Вэлли, она увидела: плечо Генри быстро дернулось, как только он услышал, что школа его сына скоро прекратит свое существование.
После этого Суолл завел какую‐то фальшиво бодренькую речь о том, что они, педагоги, должны воспринимать перемены как новые возможности, что это победа интеграции и инклюзивности. Он призвал директоров начать “сбор данных” о том, что им может понадобиться, чтобы оказать ученикам Ривер-Вэлли поддержку в их новых школах, но попросил их сохранять эту информацию в тайне до собрания всего педсостава в феврале. Он оставил мало времени на диалог с коллегами, явно с целью сократить количество вопросов, на которые ему пришлось бы отвечать вслух.
Пишите на электронную почту, – сказал он сквозь гул возмущенных голосов. Хотя основная тяжесть потери легла на плечи Фебруари и Фила, по остальным школам в округе тоже был нанесен довольно серьезный удар, и все собравшиеся были разозлены и напуганы. Фебруари попыталась пробиться к Генри, но он ускользнул прежде, чем она успела до него добраться.
Фил кивнул, но ничего не сказал.
Еще один кивок.
Фебруари стояла, облокотившись на капот, и провожала взглядом машину Фила, пока он не выехал со стоянки. Потом она села на водительское сиденье и достала телефон. Она твердо намеревалась позвонить Мэл, сообщить ей, что уже едет домой, и, может быть, предложить купить что‐нибудь на ужин, но поймала себя на том, что бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида, а потом набирает Ванде. Ванда ответила после второго гудка, как будто ждала ее звонка.
Обычно глухим людям требовалось несколько минут, чтобы заметить вспышку телефона и ответить; Фебруари ожидала, что у нее будет больше времени, чтобы собраться с духом.
К горлу Фебруари подступил комок, и она была рада, что ей не придется бороться с ним и говорить вслух. Но ее глаза начали наполняться слезами, и она смущенно вытерла их.
Ванда побледнела. Фебруари старалась не думать о том, что от этого ее веснушки стали еще заметнее.
Фебруари кивнула.
Она снова кивнула. Теперь она уже плакала в полную силу и выудила из подстаканника старую салфетку, чтобы высморкаться.