Кроме шуток

Она ждала вспышки ярости, но Ванда просто уронила руки на колени.

Ты выглядишь… спокойной.

Нет, я просто не удивлена.

Но мы ведь набираем много учеников! И результаты тестов улучшились по сравнению с тем, что было два года назад…

Ты же знаешь, что дело не в этом.

Обычно Фебруари восхищалась тем, как хорошо Ванда умеет оценивать ситуацию, но сейчас эта проницательность раздражала. Потеря Ривер-Вэлли застала ее врасплох, и она злилась, что для Ванды это почему‐то не так. С другой стороны, Фебруари никогда бы не смогла понять, каково это – долго стоять в карауле перед лицом наступающего врага, видеть, как на тебя несется кавалерия, и не иметь возможности остановить ее. Если бы она была на месте Ванды и понимала, что ее сообщество на грани вымирания, она бы уже очень давно догадалась, что это когда‐нибудь произойдет.

Я знаю, знаю. Все решают деньги.

Деньги, да. Но не только.

Фебруари вздохнула. Было бы намного проще, если бы речь действительно шла только о деньгах – будь то деньги вообще или в том смысле, в каком средства, выделяемые на образование, распределяются исходя из политических соображений.

Я просто думала, что Конец будет связан с технологическим прогрессом.

Они всегда этого хотели. Больше они не имеют права вынуждать нас делать операции – по крайней мере не в этой стране. Значит, будут нагнетать панику и изолировать нас. Будут отнимать у нас деньги и власть до тех пор, пока последний глухой не пойдет к хирургу добровольно.

Мне просто нужно было больше времени. Я боюсь за детей.

Я тоже.

Какое‐то время они молчали, глядя друг на друга, и неловкость ощущалась не потому, что им было некомфортно вместе, а потому, что они не могли быть ближе друг к другу – недостаток видеосвязи, когда пытаешься установить зрительный контакт, но натыкаешься только на свой собственный взгляд.

Подожди, – наконец сказала Ванда. – Вам же придется съехать.

Придется.

Хреново.

Это у нас припев такой.

Когда ты скажешь учителям?

Только после праздников, если они не узнают раньше.

Правильно.

Может быть, даже подождать до собрания. Пусть Суолл им рассказывает.

Ванда кивнула.

Спасибо, – сказала Фебруари.

За что?

Не знаю.

Она указала на окно со стороны пассажира, как будто за ним было что‐то, в чем вещественно воплощалось их бедственное положение. Но там были только не по сезону теплый день и пустая автостоянка в последних лучах заходящего солнца.

Они с Вандой попрощались, Фебруари позвонила в любимый китайский ресторан Мэл и по дороге домой забрала заказ. Мэл приехала через несколько минут после нее и приятно удивилась при виде еды.

Я думала, сегодня моя очередь отвечать за ужин, – сказала она.

Что, я не могу иногда тебя побаловать?

Можешь, – сказала Мэл, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.

Они поставили коробки на стол и разложили по тарелкам ло-мейн, свинину в кисло-сладком соусе и блинчики с зеленым луком.

Вкусно, – сказала Мэл, жуя блинчик. – Ты в порядке? У тебя красные глаза.

Фебруари кивнула. Обычно чем больше она замыкалась в себе, тем настойчивее Мэл уговаривала ее поделиться своими проблемами. Иногда это приводило к ссорам, но чаще всего Фебруари потом становилось легче, так что сегодня она ждала этого сеанса экзорцизма, почти надеялась на него. Но на этот раз Мэл была ласковой и уступчивой, а у Фебруари не было ни сил начать эмоционально тяжелый разговор, ни желания нарушать спокойствие.

Прошла еще одна неделя, а она по‐прежнему ничего не рассказала. Чем дольше она молчала, тем легче было увязать в складках лжи. Да и ложь ли это вообще, если она ничего не говорила?

Найти себе оправдание было легко: до февральского собрания у нее еще оставалась возможность притворяться, что она ничего не знает. Так ли нечестно с ее стороны хотеть насладиться последними неделями нормальной жизни в своем доме, со своей женой? У них с Мэл никогда не было другого общего дома, кроме этого. Но настоящая причина заключалась в том, что Фебруари со свойственным ей магическим мышлением нужно было еще немного оттянуть наступление будущего. Как только Мэл все узнает, она начнет строить планы, судьба Ривер-Вэлли определится окончательно, и пути назад не будет.