Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы

7 марта 7-я армия начала артиллерийский обстрел Кронштадта. Несмотря на то, что Тухачевский приказал открыть огонь в 18 часов, плохая погода в сочетании с полной неподготовленностью артиллерии не дали возможность точно выполнить приказ командарма 7. Поэтому сведения о начале открытия огня крайне противоречивы. Хотя командующий Северной группы войск Казанский доложил, что свирепствующая метель затрудняет открытие огня, Северная группа войск, согласно донесению Перемытова, выполняя приказ командования, открыла огонь первой в 18 часов «по фортам №№ 4, 6 и „Тотлебену“». Но кронштадтцы утверждали, что обстрел начался в 18:45. В отношении начала обстрела Южной группой Перемытов использует необычную в армейских сообщениях формулу «около 18 часов»[403]. 8 марта «Известия ВРК» сообщали: «Форты приняли вызов и быстро заставили батареи замолчать. Вслед за этим открыла огонь „Красная Горка“, которая получила достойный ответ с линкора „Севастополь“»[404]. Это бравурно радостное сообщение мало соответствует действительности, ответ был дан далеко не сразу. Крепость и суда открыли ответный огонь с опозданием. Есть много свидетельств того, что первые часы обстрела с той и другой стороны были абсолютно не эффективными. Артиллерист, служивший в отряде Финских командных курсов, вспоминал об огне артиллерии Северной группы: «Мы били осколочными снарядами по номерным северным фортам – от седьмого до четвертого. Поначалу наши осколочные трехдюймовые снаряды досаждали фортам не больше, чем укус комара»[405].

У Кронштадта была более мощная артиллерия, но многие орудия находились в плохом состоянии, а часть направлена в сторону Финского залива и не участвовала в артиллерийской перестрелке 7–8 марта. Через несколько часов артиллерия фортов и линкоров наладила стрельбу. Вечером 8 марта Казанский жаловался Тухачевскому: «Что же касается Тотлебена, то его железобетонные сооружения абсолютно, ох абсолютно не позволяют нанести ему ущерб батареями наших калибров». В отношении номерных фортов артиллерия также ничего не могла сделать. Казанский продолжал: «На форт № 4 менее, ибо его отдаление дает возможность нам иметь по нему действительный огонь метко из 42 линейных пушек. Остальные батареи имеют этот форт на излете»[406]. Летчик из 1-го Воздушного дивизиона Балтийского моря, летавший над Кронштадтом, докладывал командованию: «В городе тихо, заметно много наших недолетов, попаданий в лед». Он сделал вывод: «С увеличением прицела наших орудий на Лисьем Носу попадания будут в Петропавловск»[407]. В ночь на 8 августа Перемытов докладывал Б. М. Шапошникову: «Обстреливаем 12-дюймовыми орудиями с Краснофлотского форта дредноуты „Севастополь“ и „Петропавловск“, противник тоже отвечал, причем Краснофлотский форт обстреливал калибром 12-ти дюймовым, сначала снаряды делали перелет – ложились западнее форта. По донесению от 23 час. были попадания в форт, есть контуженные, в районе юга от Ораниенбаума противник обстреливал из 120-миллиметровых орудий, наша артиллерия вела стрельбу по карте»[408]. Это доказывает, что стрельба не могла быть точной, даже если бы были более тяжелые оружия, вести стрельбу без точного расположения цели, без корректировки невозможно.

Кронштадтцы стреляли более метко. Петроградские чекисты с тревогой сообщали Дзержинскому: «В форте Сестрорецк горят деревянные здания, которые загорелись от огня противника»[409]. Тухачевский докладывал главкому о прямом попадании по форту Красногорский, он говорил о трех убитых и трех раненых[410]. Вечером 8 марта, выступая на заседании Исполкома Петроградского губернского совета, Зиновьев имел уже более подробную информацию о Красногорском форте: «…есть значительное количество раненых, по-видимому, будут и другие жертвы»[411]. Вечером 8 марта петроградские чекисты докладывали в Москву: «…„Тотлебен“ начал сильный обстрел Сестрорецка, в результате чего возникло несколько пожаров. Поздно ночью получено донесение о разрыве одного из наших орудий в Сестрорецком районе. Пострадавших нет, но тем не менее взрыв вызвал панику»[412]. Штаб 7-й армии, получив сообщение от командования Южной группы поздно вечером 8 марта, сделал вывод, что одной из главных причин неудачи наступления была «неточность с нашей стороны тяжелой артиллерии, превосходство артогня противника»[413].